Григорий Адамов - Тайна двух океанов. Победители недр

– Там было… – медленно, с трудом вспоминал Павлик. – Там были какие-то градусы… широта и долгота… И еще… как это называется?.. Это такое слово… – Павлик потер лоб, на минуту закрыл глаза. – Начинается на «Т»… или, нет, на «К».. трудное такое словно… Мне его потом объяснил Федор Михайлович. Мы с ним потом помирились – это оказалась совсем не его бумажка. Он извинился и повел меня показывать и объяснять машины, и я его спросил, что значит это слово…

– Ну хорошо. Что же он тебе объяснил?

– Ага, вспомнил! – радостно воскликнул Павлик. – Это такие… такие цифры… когда устанавливается положение какой-нибудь точки в географии или морском деле…

– Координаты?! – закричал Цой, чуть не подскочив на стуле. – Координаты?!

– Да-да! Координаты! – И сейчас же, как будто это слово внезапно раскрыло запертые шлюзы его памяти, Павлик быстро продолжал: – И еще там было написано: двадцать шестое мая, восемнадцать часов, потом Саргассово море и еще, кажется, что-то про гидроплан… Вот… И как будто больше ничего.

Цой неподвижно сидел, уставившись глазами в одну точку. Губы его посерели. Скулы как-то странно заострились и выдавались еще больше, чем всегда. Павлик испуганно смотрел на него. Он никогда не видел у Цоя такого лица и теперь молчал, не зная, что сказать.

– И больше ничего, – как будто про себя пробормотал Цой, едва шевеля губами. – Больше ничего… Да, двадцать шестое мая…

– Я хорошо помню это число, Цой – тихо сказал Павлик, чтобы хоть разговором отвлечь своего друга от каких-то тяжелых мыслей. – Это день рождения папы. И как раз в этот день я с черепахой запутался в водорослях. Потом эта испанская каравелла, спрут и кашалот…

Когда он замолчал, Цой медленно повернулся к нему с окаменелым лицом.

– Ты больше ничего не помнишь, Павлик? – тихо спросил Цой. – Больше ничего из того, что случилось в этот день, двадцать шестого мая?

Павлик вопросительно поднял глаза на Цоя.

– А бомбардировку забыл? – все так же тихо, чужим голосом говорил Цой. – Забыл, что как раз двадцать шестого мая кто-то бомбардировал стоянку нашего «Пионера»?

Краска залила лицо Павлика, и ему почему-то сразу сделалось жарко. Потом лицо начало медленно бледнеть. Павлик молчал, не сводя широко раскрытых глаз с Цоя.

– Я… я был тогда болен, – с трудом произнес он наконец. – После кашалота… Мне потом рассказал Марат…

– Так вот, выходит, спасибо, Павлик, тебе и кашалоту твоему. Спасибо за то, что вы увели нас с этого гиблого места – с этих ко-ор-ди-нат, – сказал Цой с безжизненной, деревянной улыбкой. – А что касается Марата, то он мне тоже кое-что рассказал.

Он встал и сурово, с какой-то необычайной строгостью посмотрел на Павлика, и тот невольно тоже встал.

– Помни, Павлик! – сказал Цой жестким голосом. – Помни, ты должен молчать о нашем разговоре. Никому ни слова! Ты обещаешь?

Павлик молча кивнул головой.

– Ты обещаешь? – повторил свой вопрос Цой.

– Да, – едва слышно ответил Павлик. – Честное слово, Цой направился было к двери, но неожиданно, точно вспомнив о чем-то, повернулся к Павлику.

– И еще помни, Павлик: будь настороже! Будь внимательным. Примечай, наблюдай – осторожно, незаметно… Если увидишь что-нибудь неладное, не подавай виду и сообщи сейчас же мне. Обещаешь?

– Хорошо, Цой, – прошептал Павлик.

Утром семнадцатого июля, на третий день после соединения айсбергов, шторм неожиданно затих, и установилась спокойная, безветренная погода. На помощь шторма рассчитывать уже нельзя было. Ультразвуковые пушки успели разрыхлить на льдине узкую полосу сверху донизу лишь в девять метров глубиной на каждом конце полыньи.

Оставалось еще много десятков метров твердого, все более крепнущего льда.

Поднявшийся над айсбергом инфракрасный разведчик донес, что море, успокоившееся и затихшее, было до горизонта покрыто сплошным торосистым ледяным полем. Еще с утра капитан приказал прекратить работу ультразвуковых пушек, явно бесцельную в этих условиях и лишь напрасно истощавшую электроаккумуляторы.

На подлодке установилась тишина. С нею еще больше усилилось чувство беспокойства, наполнявшее теперь все помещения корабля.

Положение казалось безвыходным. Сколько продлится этот плен? Зима в Южном полушарии была лишь в самом начале – в этих широтах она должна была продлиться еще три-четыре месяца. Между тем через месяц и шесть дней подлодка должна была быть во Владивостоке… Перспектива задержаться здесь на зимовку грозила неисчислимыми последствиями для страны и для самой подлодки.