Урсула Ле Гуин - Миры Урсулы ле Гуин. Том 5

Послышались восклицания и вопросы. Шевек, не повышая голоса и не отвечая, упорно продолжал:

— Это не принесет ни вреда, ни угрозы никому из живущих на Анарресе. И это, как мне представляется, все-таки вопрос личного права каждого; собственно, это что-то вроде проверки права любого анаррести принимать подобное решение. «Условия Заселения» не запрещают полетов отдельных членов нашего общества на Уррас. Иначе Координационный Совет взял бы на себя ответственность за ущемление прав любого одонийца начать некую самостоятельную акцию, не приносящую вреда остальным.

Рулаг вышла вперед. Она слегка улыбалась.

— Любой анаррести может покинуть нашу планету, — сказала она, глядя то на Шевека, то на Бедапа. — Пусть летит, когда ему это заблагорассудится. Но вернуться назад он не сможет.

— Где это сказано? — тут же взвился Бедап.

— В «Условиях Заселения Планеты». Даже если он прилетит обратно, ему не будет разрешено выходить за пределы Космопорта.

— Но ведь в «Условиях», конечно же, имелись в виду жители Урраса, а не Анарреса, — примирительно сказал старый советник Фердаз.

— Человек, прилетающий сюда с Урраса, уже является уррасти, — отрезала Рулаг.

— Но ведь это уже похоже на какой-то закон! Законничество! Софизмы! Только этого нам не хватало, — заметила обычно спокойная полная женщина по имени Трепил.

— Ах, софизмы! — снова вскочил тот молодой человек, что самым первым прервал Бедапа, у него был акцент, свойственный жителям Северного Поселения и звонкий сильный голос. — Если вам не нравятся наши софизмы, если вам вообще не нравится Анаррес, уходите! Мы вас отпустим. Я сам таких на руках отнесу до Космопорта и даже подтолкну, чтобы они поскорее миновали ворота! Но если только они попробуют пробраться, проползти обратно, то уж мы их достойно встретим! Мы, настоящие одонийцы! Уж радостной улыбки они на наших лицах точно не увидят и не услышат: «Добро пожаловать домой, дорогие братья!» Нет, мы вобьем им зубы в глотки, а яйца — в животы! Ну что, я достаточно ясно выразился?

— Достаточно, куда уж яснее, — сказал Бедап. — Ясность — это функция мысли. А тебе бы, милый, следовало немножко подучиться, почитать теорию одонизма, прежде чем выступать здесь.

— А ты вообще не смей произносить имя Одо! — завопил юнец. — Все вы предатели, и ты сам, и весь ваш Синдикат! На Анарресе давно уже наблюдают за вами. Вы думаете, мы не знаем, что уррасти просили Шевека приехать к ним — продавать науку Анарреса спекулянтам? Вы думаете, мы не знаем, что все вы, нытики чертовы, только и мечтаете улететь туда и жить припеваючи, позволяя вашим хозяевам одобрительно хлопать вас по плечу? Можете отправляться! Скатертью дорога! Но только попробуйте вернуться сюда! Вот когда восторжествует справедливость!

Он выкрикивал это прямо в лицо Бедапу. Бедап только глянул на него и сказал спокойно:

— Ты не справедливость имеешь в виду. Ты жаждешь нас наказать. Неужели ты думаешь, что справедливость и наказание — одно и то же?

— Он имеет в виду насилие, — вмешалась Рулаг. — И если действительно будет применено насилие, то причиной этого будете вы. Вы и ваш Синдикат. И вы тогда получите его по заслугам.

Худенький, маленький человечек средних лет, сидевший рядом с Трепил, встал и заговорил, сперва очень тихо, хриплым от «пыльного кашля» голосом. Он был из числа приглашенных — делегат от Шахтерского синдиката с юго-запада — никто и не ожидал, что он выступит по такому вопросу.

— …что человек заслуживает, — донеслись до Бедапа его слова, — ибо все мы и каждый из нас заслуживаем всего, даже любой роскоши, даже королевских гробниц. Однако, по-моему, если честно, наше общество особой похвалы все же недостойно. Разве мы не давились куском «своего» хлеба, когда рядом с нами голодали другие? Ведь это было! Ну так накажите нас за это. Или наградите — за то, что мы сами голодали, когда рядом с нами ели другие. Никто здесь не заслуживает ни наказания, ни вознаграждения. Наши души должны быть свободны от самой идеи «заслуживания» награды, «зарабатывания» признания, только тогда мы обретем способность правильно думать и выносить решения. — Все это были, разумеется, идеи Одо, высказанные ею в «Письмах из тюрьмы», однако, произнесенные слабым болезненным голосом этого шахтера, они производили странный, необычайно сильный эффект, словно рождались прямо сейчас, слово за словом, словно исходили из кровоточащей души маленького человечка из провинции, просачиваясь наружу медленно, с трудом, точно родничок на дне глубокого колодца в песках пустыни.