Любовь Алферова - Хрустальная медуза [антология]

— Лид, а я думаю… не кормлена, вот встал… надо ж это, — запинаясь произнес он.

Она всхлипнула, ткнулась Трофимову в плечо:

— Не любишь ты меня.

Трофимову стало неловко от того, что она заговорила про любовь, когда они были не наедине, но он постарался собраться и обнял Лиду:

— Глупенькая. Все маленькие девочки уже спят.

Лида положила руки на плечи Трофимову. Бигуди коснулись его подбородка и тонко звякнули друг о дружку, словно сломалось что-то очень хрупкое. Они замерли.

Русалка мерцала из воды голубыми глазищами. Лида, по-женски проницательно, с полвзгляда, это заметила и насторожилась:

— Шел бы ты, Вовик, спать, — устало попросила она.

Тихо улеглись, и Трофимову мучительно захотелось курить, но возвращаться на кухню было неудобно. Он долго ворочался, не мог заснуть. На кухне слышался плеск и Трофимов, убаюканный этими звуками, забылся сном.

Проснулся он оттого, что на кухне играл транзистор, Лида гремела посудой и готовила завтрак. Надел пижаму, поскреб затылок, зевнул и вышел на кухню.

— Ты это зачем? — хмурo кивнул он на старое зеленое одеяло, которым был накрыт аквариум.

— Нечего ей за нами подглядывать! — ответила необыкновенно нарядная Лида и повернулась к плите.

Он пошел умываться.

Завтракали молча. Антон клевал носом, капризничал и было видно, что не выспался. Потом встрепенулся:

— Пап, а тетя-рыба пьет какао?

— Это русалка… — начал было Трофимов, но Лида мягко его перебила: — Ешь, сынок, не отвлекайся, в садик опоздаем.

Трофимов вздохнул, смолчал.

Он позвонил Лиде уже в третьем часу:

— Алло! Лида?.. “В этот вь-ю-южный, неласковый вечер, “- бодро пропел он.

Где-то далеко, в невидимом переплетении телефонных кабелей раздался щелчок и глубокие женские голоса подхватили:

- “Когда сне-ежная мгла вдоль дорог…”

— Я слушаю, — сказала Лида на фоне песни.

— Давай сорвемся вечерком в “Птицу”! Антона к маме, посидим, поокаем?

— Спасибо.

— Чте с тобой? — громко спросил Трофимов и на него посмотрели сотрудники.

— Сегодня Антона забираешь ты, Вовик!

— Лида…

Мелодия пропала. Короткие гудки барабанили в ухо.

Он положил трубку и появились посторонние звуки: шуршала бумага, лязгал дырокол, работала печатная машинка. Трофимов заметил пыльное окно, темные стены, беспорядок на столе, огорчился и подумал: “В чем моя вина? Деньги на телик? Есть же пока черно-белый!” Вечером зашел за Антоном. Переодевал его, отвечая на очередную порцию “почему”. В раздевалку влетел карапуз лет четырех с игрушечным рулем в руках, понаблюдал за Трофимовым и спросил:

— Русалка твоя?

— Моя, — ответил Трофимов.

— Ну и дурак! — сказал тот и исчез так быстро, что Трофимов не успел отреагировать.

На кухне было сильно накурено. На столе стояла бутылка сухого вина, две кофейные чашки, в пепельнице дымились окурки с запачканными яркой помадой фильтрами. Лида сидела, задумчиво подперев голову руками.

— С праздничком! — раскланялся Трофимов.

— А-а, Володя. Ты помнишь Зинку Котову?

— Не помню.

— В “Универсаме” сегодня встретились. Потом зашла к нам в гости. Представляешь — со вторым мужем разводится! — сказала Лида и восхищенно закончила: — Вот боевая баба!

В углу аквариума сидела русалка, наблюдала за Лидой.

Сверху плавал разбухший ванильный сухарь, похожий на старую игральную карту.

— Ты зачем сухарь кинула? — строго спросил он, открывая окно.

— Не кричи, пожалуйста, ребенок здесь, а шпроты я и сама не каждый день ем! — Лида взяла Антона за руку. — Пойдем, сынок, пусть папа отдыхает.

— Лид, ты ж могла хамсы купить… или мойвы — ее везде полно, а шпроты — это я так, другого не нашел, попытался сгладить резкость жены Трофимов.

— У меня, Вовик, с вами двумя забот — полон рот, а тут еще эта… мымра болотная! Так и знай: или я — или она!

Антон, чувствуя разлад между родителями, захныкал и Лида увела его смотреть “Спокойной ночи, малыши!”.

Трофимов подумал, что было бы совсем худо, поломайся сейчас телевизор.

Он сложил чашки в мойку, вытряхнул пепельницу, сполоснул рюмку и налил себе вина. Повертел в руках тонкую ножку, глядя на искорку света, мелькавшую в зеленоватой глубине, и залпом выпил. Прохладная, терпкая кислинка освежила рот и, снимая напряжение, растеклась теплой волной около сердца.

Лежа на дне, русалка перебирала камешки, как четки, и следила за сухарем. Казалось, что она плачет. Растопырив пальцы, Трофимов подцепил сухарь и положил его на блюдце.