Игорь Дубов - Куси, Савка, куси!

– Справа валяется гвоздь, – подсказал Малыш. – Ты его видел, но не заметил.

Четырехвершковый гвоздь! Ржавая искореженная подачка судьбы. Это было как раз то, что надо! Орудуя им, Свирь подцепил сдвинувшуюся доску, потянул наверх. Внезапно вместе с ней поднялись еще три – и из открывшегося люка в лицо ударило сыростью и темнотой.

Здесь был подземный ход. Ход, о котором ни Свирь, ни многомудрый Малыш не сумели догадаться. Скорее всего, он был вырыт недавно. Но размышлять о том, кто и зачем его построил, не было времени. Прикинув расстояние до угадывающегося в темноте дна, Свирь быстро сел на край, задержал дыхание и спрыгнул вниз. Несколько секунд он стоял, пока отходили отбитые пятки и глаза привыкали к темноте. А когда стал видеть, пошел, низко пригибаясь, чтобы не задеть головой за. грязный свод, прикидывая, в какую же кузню на берегу этот ход выведет.

Он почему-то не чувствовал потока встречного воздуха, но, впрочем, потока могло и не быть, если отверстие на том конце также закрывалось крышкой. Вот только что он скажет, когда вылезет? Ведь наверняка у пользующихся этим ходом есть какой-то пароль, а он его не знает.

Однако далеко идти ему не пришлось. Метров через двадцать изумленный Свирь различил, что ход упирается в тупик. Такого он просто не ожидал. Это было ужасающе несправедливо. Неведомое снова обмануло его, выскользнуло из рук. Загадка, на которую он вроде бы уже нашел ответ, опять оказалась нерешенной. Что-то он, видимо, проглядел. Или чего-то не понял.

Машинально Свирь сделал еще несколько шагов, вгляделся в душную темноту – и замер. Там, впереди, был не тупик. Теперь он ясно видел это. В том месте, где опускающийся вниз ход, судя по всему, переламывался, чтобы подняться наверх, произошел обвал. Скорей всего, это осела стена Китай-города. И ход, вырытый, как нора, без перекрытий и креплений, обвалился, похоронив в себе что-то теплое, только сейчас уловленное выращенными у Свиря перед погружением слабенькими инфракрасными рецепторами.

Опустившись на корточки, Свирь протянул руку и нащупал присыпанную землей ткань.

– Цо? – услышал он задыхающийся голос. – Кто ест ту? 1

– То я, – сказал Свирь, чувствуя обморочную слабость во всем теле. – Естем ту,- повторил он и сел на землю.

Это был Сивый. Он никуда не исчезал. Он пытался убежать – и не смог. И теперь Свирь его догнал.

– Не буйще, – сказал Свирь, овладевая собой. – Я – друг. Цо щем стато? Як пан ма на щая? 2

– Бендже спелнено… – пробормотал Сивый, помедлив. – Напевно рано… 3

Наверное, он уже бредил. Потом он замолчал, и в наступившей тишине Свирь услышал его свистящее дыхание. Сивый умирал. Засыпанный по шею, он лежал на спине, и лоб его, покрытый испариной, показался Свирю ледяным.

– Эй! – позвал Свирь. И похлопал Сивого по щеке.

– Пан! – вдруг отчетливо, и громко сказал Сивый. – Пшекаж гетману Чарнецкому, же ротмистр Ярембски заостал верны пшишендзе. 4

– Чарнецкому? – ошеломленно переспросил Свирь. – Кому? Гетману Чарнецкому?!

Но Сивый молчал.

– Конец, – сказал Малыш после паузы. – Это конец. Вылезай.

Кое-как Свирь выбрался из ямы. Пошатываясь, он вышел на улицу, закрыл дрожащей рукой дверь, постоял, бессмысленно глядя на солнце. Застань его кто-нибудь в алтаре, он даже не смог бы убежать. Неверными, пьяными шагами он нащупывал дорогу, а в голове словно били в большой, низко гудящий колокол, и, чтобы прийти в себя и начать, наконец, воспринимать окружающее, надо было заново прочувствовать и переосмыслить все, происшедшее с ним за этот час.

Выжатый до предела, разбитый и опустошенный, он шел теперь в «Сапожок». Жизнь все-таки продолжалась, и продолжался бой. Бой, в котором каждый такой поединок ощутимо приближал его к самому последнему погружению. Впрочем, это была еще сравнительно недорогая плата за ту невероятно далекую и невыразимо дерзкую цель, ради которой он сражался здесь – боролся и искал, и верил, что непременно найдет.

В «Сапожок» он пришел рано, за полчаса до слепых. С полатей свисали босые ноги с черными подошвами, брезгливо считал обесценивающиеся медяки мордастый целовальник, тренькала у входа балалайка, и чудовищно ворочалось в спертом воздухе нескладное тело многоголосого кабацкого братства. Сморщившись от закупорившего дыхание запаха пота и прели, Свирь сделал несколько шагов и, вырвав в плотной толпе Митьку Третьяка, решил пристроиться неподалеку. Выложив алтын серебром за баклажку и обеспечив себе таким образом уважение и неприкосновенность, он притворился пьяным, не желая втягиваться ни в чьи разборы. Кабак гудел.