Николай Горнов - Зародыш

– Не подскажете, где здесь располагается администрация?

Бесполое существо машет рукой в сторону крепкого на вид кирпичного домика.

Дверь в домике не заперта. Я решительно ныряю в душный сумрак и нахожу в большой комнате крепкого мужчину в жарком вельветовом пиджаке. Крепыш отдувается и жадно глотает фанту.

– Вы директор?

– Директор скоро будет, – равнодушно роняет он. – Ждите.

Я двигаю к себе крайний стул и разворачиваюсь так, чтобы видеть в окно площадку, куда прибывают новые маршрутки. Пока хозяин кабинета внимательно изучает глянцевый журнал, я копаюсь в памяти своего коммуникатора. Минут через двадцать на стоянке тормозит новенький «форд-фокус», из которого с трудом выбирается еще один крепыш в вельветовом пиджаке. Судя по тому, как уверенно он движется к конторе, это и есть директор.

– Петрович, меня никто не спрашивал?

Мой молчаливый визави отрывается от журнала и кивает в мою сторону. Я отворачиваюсь от окна, приподнимаюсь и слегка развязно говорю:

– Здрас-с-сьте…

Директор переводит удивленный взгляд с меня на Петровича. Тот пожимает плечами, как бы говоря: «А кто его знает, кто таков, сам пришел, сам сел, ничего не объяснял, ни о чем не спрашивал».

– Чем обязан, молодой человек?

Эта фраза произносится мягко. На всякий случай. А вдруг потом окажется, что я из органов. Но я, конечно, не из органов. О чем и сообщаю директору приветливой улыбкой. И сразу перехожу к делу. Говорю, что мне необходима его помощь. Не бесплатная, разумеется. Мой друг умер несколько лет назад и похоронен где-то здесь. Но где именно – неизвестно…

– Отчего же не помочь? – Директор еще больше смягчает тон и смотрит на меня уже с намеком. – Оплата у нас по тарифу. Пишите заявление прямо сейчас, и через неделю будет справка. Такие справки неделю готовятся…

Я понимаю намек правильно и в заполненный бланк заворачиваю две тысячерублевые купюры.

– Петрович, надо помочь, – удовлетворенно кивает директор. – У человека большое горе.

– В каком году осуществлялось захоронение? – уточняет Петрович и тянется к шкафу.

– Не знаю, – развожу руками я. – Но несколько лет уже точно прошло. В смысле, после осуществления…

– Значит, по базе будем искать?

Петрович косится на директора. Тот кивает. Я уже начинаю готовиться к самому худшему. Если этот Петрович сейчас нацепит очки, залезет в кипу гроссбухов и начнет их все перелистывать, водя пальцем по каждой строчке, то это затянется часов на пять. К счастью, я ошибаюсь. Из шкафа Петрович достает вполне современный ноутбук, и спустя всего три минуты я получаю на руки бланк, где говорится о том, что разыскиваемое мною захоронение находится в семнадцатом ряду сорок девятой аллеи. А еще через пятнадцать минут я уже стою на этой аллее. Вот и она, могила Егора. Даже не сразу и заметишь. Нет ни ограды, ни памятника, ни фотографии. Есть только покосившийся крест, к которому прибита металлическая табличка с фамилией. Табличка ржавая, но буквы еще читаются: Кузьмин Игорь Васильевич. И годы жизни.

– А ты, типа, хитрец, – улыбаюсь я, раскладывая бумажные цветы на просевшем от многочисленных дождей холмике. – Ну, как говорится, пусть земля тебе будет пухом!

У остановочного павильона с надписью «Сад Комиссарова» ветрено. В принципе от непогоды можно спрятаться в будку, где есть остатки лавки, но от покосившейся железобетонной конструкции тянет пряным духом нечистот, поэтому прятаться там мне не хочется. И я неспешно прогуливаюсь вдоль обочины. Жду, когда примчится Г.В. и заберет меня отсюда. Я знал, что он построил себе жилище где-то неподалеку от города, но не ожидал, что добраться туда будет очень нелегко. В сторону Ачаирского монастыря пролетают машины. Меня они не замечают и регулярно обдают колючей серой пылью. Я отворачиваюсь, отплевываюсь, поднимаю воротник рубашки, но все бесполезно – пыль повсюду. И самыми сильными источниками пыли оказываются изрядно подержанные иномарки, за рулем которых очень сосредоточенные и чем-то озабоченные мужчины. Все они примерно моего возраста. И настроение у них, сразу видно, отвратительное.

Да и у меня, впрочем, настроение никакое. Я сейчас словно размазан по глухой стенке бытия. После посещения родового гнезда со мной такое бывает часто. Уже много лет общение с родителями происходит по одному и тому же, однажды утвержденному в каких-то высших инстанциях сценарию, который называется «Возвращение блудного сына». Несколько первых минут родители всегда радуются, что я нашел время и заглянул к ним «на огонек», задают пару дежурных вопросов, потом мама начинает хлопотать, что-то разогревать, пытается меня покормить супом, рассказать необязательные новости, а папа важно кивает, как бы подтверждая правоту ее слов. Вот зачем, спрашивается, я приходил сегодня? Узнать подробности о ремонте квартиры тети Любы из Воронежа, о скандалах соседей и об изменениях в жизни моего младшего брата Аркадия, который работает аудитором в консалтинговой фирме? Да, теперь я в курсе, что у Аркадия появилась девушка, с которой они живут в гражданском браке, а ребенок у них пока не намечается. Ну и что? Мог просто позвонить родителям и получил бы аналогичный набор новостей. Мне даже кажется иногда, что я и сам Зародыш, а моя мама – вовсе не моя. Ведь могла же она тридцать семь лет назад, возвращаясь вечером с работы, услышать сдавленный детский писк из мусорного бака? Могла. Могла, увидев выброшенного младенца, подобрать его и унести домой? Конечно. Хотя бы из банальной жалости. И не сдала малыша в приют, а усыновила его и воспитала вместе со своим настоящим сыном, который появился позже. Но она никогда не забывает, что ее старший – подброшенный. Не забывает, что он – чужак…