Яна Завацкая - Перезагрузка

Я расстреляла пять рожков, а больше у меня не было. Теперь находиться здесь смысла не имело. Я перемахнула на бетонную плиту, по ней съехала на землю, больно стукнувшись о край коленом. Увидела впереди фигуру Иволги. Та стояла за выступом стены и время от времени давала вперед короткие очереди. Я оторвалась от плиты и прихрамывая от боли в колене, побежала к Иволге.

И тут увидела всю сцену ясно, как на ладони.

Иволга стояла справа, целясь вперед. А с другой стороны высились вздыбленные плиты. И из-за этих плит вылезала страшная, большая фигура, серый камуфляж сливался с камнями.

– Иволга! – закричала я, потому что иначе помочь было невозможно. Но Горбатый не повернулся на мой крик. Он вскинул автомат к плечу. И я поняла, что сейчас будет.

Я прыгнула вперед, оттолкнувшись изо всех сил.

Меня настигло в воздухе – страшный удар, сначала в грудь, а потом в лицо.

От боли я на миг потеряла соображение, а потом поняла, что падаю, лечу вниз, и что сделать с этим ничего нельзя.

Надо мной загрохотали очереди.

Я лежала и смотрела в серое небо. Глаз хорошо видел, но очень болела левая скула и затылок, и всё – лицо, шея, голова в шлеме – все промокало теплой жидкостью, и очень сильно воняло. Я чувствовала себя как бы отдельно от этой боли. И мне было понятно, что всё очень плохо. В небо втыкалась стена, как бы обглоданная сверху, обрушенная взрывом, но ещё белая, и это было как зимой – серое небо и белая стена. Ни одного клочка зелени.

А потом я увидела лицо Ворона.

Он наклонился ко мне, и стал ощупывать мокрую шею. Мне было очень больно, и я боялась, что он что-нибудь заденет, и станет ещё больнее.

Еще я вспомнила про Горбатого и Иволгу.

– Иволга? – спросила я. Ворон кивнул.

– Все хорошо. Мы уничтожили Горбатого. Все хорошо. Маус.

– Больно. Не трогай.

– Маус, – прошептал он и почему-то сел рядом со мной на землю. У него были странные глаза, блестящие, будто мокрые.

– Иволга?

– Она жива. Если бы не ты… С Иволгой все в порядке.

А мне уже было не так больно, и к тому же я успокоилась. С Иволгой все хорошо, я её прикрыла, выходит. С гостями, значит, тоже, и с моими ребятами. Вот только со мной, наверное, всё как-то плохо. Я не могу двинуться, и из меня слишком много вытекло жидкости. Но это как-нибудь решится, что об этом думать.

Ворон ничего не делал, хотя, наверное, надо было доставать аптечку и всё такое. Но он просто смотрел на меня. И я подумала, что это правильно – он тут сидит и на меня смотрит. Мне было бы тяжело одной, а так вообще нормально. Даже хорошо. Мне ведь всегда хорошо, когда Ворон рядом. Я же не только в тринадцать лет была такая дура. На самом деле я до сих пор его люблю, хотя и по-другому уже. Но почему я всё время забывала ему об этом сказать? Ведь это важно.

– Ворон, – произнесла я. Мой голос был уже совсем слабым, – слышь, я это. Я тебе давно сказать хотела. Я в тебя давно уже втюрилась. И сейчас тоже. Я в общем тебя люблю.

Шевельнулось опять сомнение – не глупо ли это. Глаза Ворона еще ярче заблестели. Он наклонился ко мне.

– Машенька, – сказал он, – я такой дурак был. Я ведь думал, у нас ещё будет время. Много ещё времени будет. Машенька, я давно уже тебя люблю. Ты моя хорошая, ты самая лучшая. Ты любимая моя.

Он наклонился ко мне и поцеловал в губы. И это было очень хорошо, и уже почти не больно. Но голова сильно кружилась. Я закрыла глаз, и вдруг мне стал сниться сон. Хороший такой сон, сначала всё было спутано, а потом стало реальнее, и даже уже было неясно, сон ли это вообще, или настоящая жизнь. Я увидела какой-то город, и был он очень красивый. Там было много зелени, и ровный асфальт. А по асфальту шли нарядные люди, они ели что-то вкусное, и бегали дети, они играли и смеялись. Там никогда не было войны. И еще там пели птицы – а я с детства не слышала, как они поют и совсем забыла. А вот теперь я слышала пение птиц. И я уже не лежала на земле, у меня ничего не болело, и оба глаза были целы – я ведь уже забыла, как это, когда видишь мир сразу двумя глазами. Я шла по набережной Кузинки, нашей реки. И вдоль набережной тянулись огромные клумбы, а на них – причудливые цветы: белые, красные и розовые. Мне было легко-легко, и так хорошо, как никогда в жизни.

Я встала у парапета и вдохнула запах реки и цветов, и услышала гудок парохода вдали. А еще над городом стояло синее небо, густо-синее, настоящее, как до войны, и ничего ведь в принципе не нужно, только стоять и смотреть в это небо. И голоса вокруг становились громче, и мир – все плотнее и реальнее. А по небу плыли кучевые белые облака, и так это было красиво, что я смотрела на них и забывала обо всем, забывала все больше, и такой покой охватил меня, такой неслыханный, полный покой, такая тишина, какой на Земле давно уже не было.