Рэй Брэдбери: Электрическое тело пою! (сборник)

Долгую минуту я поглаживал крыло. Потом сказал:

– Машина Времени.

Он вытаращил глаза, потом прищурился, отхлебнул пива (он прихватил с собой кружку, зажав ее в широкой ладони). И кивнул мне – валяй, мол, дальше.

– Машина Времени, – повторил я.

– Слышу, не глухой, – сказал он.

Он прошел вдоль борта, отступил на середину улицы и стал разглядывать машину – да, с такими и правда охотятся в Африке. На меня он не смотрел. Обошел ее всю кругом, вновь остановился на тротуаре и уставился на крышку бензобака.

– Сколько миль из нее можно выжать? – спросил он.

– Пока не знаю.

– Ничего ты не знаешь, – сказал он.

– Первый раз еду, – сказал я. – Съезжу до места, тогда узнаю.

– И чем же такую штуку заправлять?

Я промолчал.

– Какое ей нужно горючее? – опять спросил он.

Я мог бы ответить: надо читать до поздней ночи, читать по ночам год за годом, чуть не до утра, читать в горах, где лежит снег, и в полдень в Памплоне, читать, сидя у ручья или в лодке где-нибудь у берегов Флориды. А еще я мог сказать: все мы приложили руку к этой машине, все мы думали о ней, и купили ее, и касались ее, и вложили в нее нашу любовь и память о том, что сделали с нами его слова двадцать, двадцать пять или тридцать лет тому назад. В нее вложена уйма жизни, и памяти, и любви – это и есть бензин, горючее, топливо, называй как хочешь; дождь в Париже, солнце в Мадриде, снег на вершинах Альп, дымки ружейных выстрелов в Тироле, солнечные блики на Гольфстриме, взрывы бомб и водяные взрывы, когда выскакивает из реки рыбина, – вот он, потребный тут бензин, горючее, топливо; так я мог бы сказать, так подумал, но говорить не стал.

Должно быть, охотник почуял, о чем я думаю, – глаза его сузились, долгие годы в лесу научили его читать чужие мысли, – и он принялся ворочать в голове мою затею.

Потом подошел и… вот уж этого трудно было ждать! Он протянул руку… и коснулся моей машины.

Он положил ладонь на капот и так и стоял, словно прислушивался, есть ли там жизнь, и рад был тому, что ощутил под ладонью. Долго он так стоял.

Потом без единого слова повернулся и, не взглянув на меня, ушел обратно в бар и сел пить в одиночестве, спиной к двери.

И мне не захотелось нарушать молчание. Похоже, вот она, самая подходящая минута поехать попытать счастья.

Я сел в машину и включил зажигание.

Сколько миль из нее можно выжать? Какое ей нужно горючее? – подумал я. И покатил.

Я катил по шоссе, не глядя ни направо, ни налево, так и ездил добрый час взад и вперед и порой на секунду-другую зажмуривался, так что запросто мог съехать с дороги и перевернуться, а то и разбиться насмерть.

А потом около полудня солнце затянуло облаками, и вдруг я почувствовал – все хорошо.

Я поднял глаза, глянул на гору и чуть не заорал.

Могила исчезла.

Я как раз спустился в неглубокую ложбинку, а впереди на дороге одиноко брел старик в толстом свитере.

Я сбросил скорость, и, когда нагнал пешехода, машина моя поползла с ним вровень. На нем были очки в стальной оправе; довольно долго мы двигались бок о бок, словно не замечая друг друга, а потом я окликнул его по имени.

Он чуть поколебался, потом зашагал дальше.

Я нагнал его на своей машине и опять сказал:

– Папа.

Он остановился, выжидая.

Я затормозил и сидел, не снимая рук с баранки.

– Папа, – повторил я.

Он подошел, остановился у дверцы.

– Разве я вас знаю?

– Нет. Зато я знаю вас.

Он поглядел мне в глаза, всмотрелся в лицо, в губы:

– Да, похоже, что знаете.

– Я вас увидел на дороге. Думаю, нам с вами по пути. Хотите, подвезу?

– Нет, спасибо, – сказал он. – В этот час хорошо пройтись пешком.

– Вы только послушайте, куда я еду.

Он двинулся было дальше, но приостановился и, не глядя на меня, спросил:

– Куда же?

– Путь долгий.

– Похоже, что долгий, по тому, как вы это сказали. А покороче вам нельзя?

– Нет, – отвечал я. – Путь долгий. Примерно две тысячи шестьсот дней да прибавить или убавить денек-другой и еще полдня.

Он вернулся ко мне и заглянул в машину.

– Значит, вон в какую даль вы собрались?

– Да, в такую даль.

– В какую же сторону? Вперед?

– А вы не хотите вперед?

Он поглядел на небо.

– Не знаю. Не уверен.

– Я не вперед еду, – сказал я. – Еду назад.

Глаза его стали другого цвета. Мгновенная, едва уловимая перемена, словно в облачный день человек вышел из тени дерева на солнечный свет.

– Назад…

– Где-то посередине между двух и трех тысяч дней, день пополам, плюс-минус час, прибавить или отнять минуту, поторгуемся из-за секунды, – сказал я.