Ник Харкуэй - Гномон

Точнее, привело к Гнею. На третий день он принес мне хлеб, и я не швырнула в него буханку.

Я попыталась всем рассказать про Свиток Чертога, но, похоже, есть такое могучее вранье, которое просто не развеять. Я вернулась в свой дом и оставалась там, пока Августин надувал щеки и провозглашал, что Чертог фальшивый. Но все равно забрал его себе, так что не сомневаюсь: сейчас какой-нибудь святой счетовод выковыривает драгоценные камни из досок и соскабливает позолоту. Церковь очень легко приспосабливается.

Ты знаешь, мне не очень-то нравится Западная империя.

Я не пыталась с ним поговорить. Честно, думаю, мне уже все равно.

Десять недель спустя я порезалась острым куском древесины, и выступила серебристая кровь — на несколько секунд, прежде чем ранка затянулась.

Так что теперь я понимаю: передо мной выбор. Я могу позвать Адеодата назад. Не нужен ни ритуал, ни сложное заклятие. Не требуется жертва. Все это я уже сделала. Если позову его, он придет. Я могу вернуть его в мир, и мир даст ему место. Потом, наверное, можно даровать юность одному старику. Просто для удовольствия.

Тебе интересно, сделаю я это или решу сохранить священное равновесие Вселенной?

Мозгов тебе не хватает.

Говорят, это чудо, но фигурально, конечно. А вот я уже дважды прошел сквозь стены и был внутри магического чертога, что существует вне времени. Я теперь куда осторожнее высказываюсь об ограничениях реальности.

Майкл мне не верит, конечно: он называет это «вызванная стрессом галлюцинация», и его раздражает, что я ее встроил в свою старую схему, с помощью которой отказываюсь объяснять, как сбежал из Алем-Бекани. Он всегда считал это свидетельством моих глубоких политических связей или личной услуги, о которой было бы интересно рассказать. Впрочем, его раздражение смягчается обстоятельствами дела и внятно выраженным требованием Энни вести себя мило со своим старым сумасшедшим папочкой.

Энни в порядке и порядком зла. Я ею горжусь как никогда. Я сам не был уверен, как на ее воинственном духе скажется столкновение с невозможным. Узнав, что правила реального мира можно нарушать, люди иногда перестают прилагать обыкновенные усилия. Но не Энни: если она не сможет стать чародейкой — а тут явно не хватает авторитетного и проверенного обучения, — продолжит делать то, что у нее хорошо получается. Следующий апдейт «При свидетеле» запланирован на осень следующего года.

Колсон изменился. В нем появились тревога и осторожность, которые меня слегка пугают. После пожара поднялась волна всеобщего осуждения движения георгианцев, которых прежде люди, не подвергавшиеся непосредственной угрозе, предпочитали считать просто сумасшедшими, иногда перелезающими через забор лечебницы и позволяющими себе шалости. Но когда кто-то взрывает жилой дом с целью терроризма, даже самые близорукие и расслабленные кричат «расизм» и «преступление» — и, разумеется, все наше правительство. А то какой-нибудь карикатурист изобразит их в обнимку с чернорубашечниками или выдаст другой неистребимый образ, который приведет к безвременной политической могиле.

Но Колсон изменился и немного отдалился от Энни, хотя они по-прежнему обсуждают создание удивительных вещей. Он теперь больше занимается системами безопасности, даже перестал возмущаться перспективой проверки по коннектому.

Дорожный траст, та самая теневая правительственная организация, оказалась под новым начальством, что, разумеется, хорошо. Ее купил холдинг «Тисдейл — Кириакос» из Делавера. Я с ними обоими познакомился: просветленный грек и огромный американский ковбой. Мы с Константином не говорили о тайной комнате, но по его взгляду я понял, что он знает, даже если никогда об этом ни слова не проронит. Как я понял, их партнерство — недавнее, и они хотят изменить мир. Начали неплохо: с ходу уволили всех в Дорожном трасте и разорвали связи с правительством. Это, наверное, стоило миллионы фунтов. Но, как я понял, им на это плевать. Тисдейл обсуждает с Энни следующие шаги. Похоже, больше дедушке не придется инвестировать в проекты внучки.

Вот и хорошо. Думаю забрать свои смешные сбережения (не длиннее номера телефона), надеть лучший костюм и поехать в Аддис-Абебу, пока не поздно. Там остались люди, которых я хочу обнять — и простить.

А еще я не могу избавиться от чувства, что, если достаточно долго бродить по улицам города, можно встретить там свою святую. Возможно, мы с ней будем гулять и говорить. Она — единственная женщина, которую я хотел написать с того дня, как умерла мать Майкла.