Ник Харкуэй - Гномон

Я смотрю на женщину в кресле и говорю Загрею через бесконечную пропасть, отделяющую меня от безумной планеты и его настырного, бабочкового разума:

— Но нет.

Произнеси мое имя. Почувствуй его на губах и языке, прислушайся, что это слово вызывает в тебе. Коснись меня и того, что обо мне думаешь. Сведи список того, что тебе говорили, и попробуй осознать, что есть я, вообразить, каково это — быть мной.

Я Гномон. Ты просто не сможешь понять, что это значит.

В воде я плыву прочь от человека , следом за блеском в глубине. Ответом или ключом.

Я прорываюсь.

— Черт! Черт , черт , черт и чертова мать!

— Послушай.

— Не пытайся со мной говорить…

— Послушай…

— Не трогай меня! Господи , не трогай меня , не трогай, не трогай…

— Я только…

— Она умерла! Ты это понимаешь? Мы ее убили! Нет , тело осталось , оно будет дышать , и жрать , и срать , но эта женщина мертва! Мертва , мертва , мертва! И это убийство , политическое убийство и злоупотребление властью , и это всё…

— Это был несчастный случай…

— Это была смерть под пытками , что с того , что случайная…

— Яу, все же не под пытками. Мы…

— Мы — убийцы.

— Мне так не кажется.

— Да уж. Вижу.

— …что это значит?

— Не сомневаюсь , ты понял с первого раза.

Тогда он понял, что я ухожу. Ухожу от него. Да и сама я это поняла, поняла, что мы стали врагами, а не только убийцами.

Он не сразу понял, что я ухожу из Огненных Судей, потому что мог вообразить наше расставание, но не это. Может, я и сама не могла, так как по-прежнему думала, что могла бы там принести пользу — в чем, разумеется, ошибалась.

И, оглядываясь назад, я думаю, что это и есть отличное определение ситуации, когда отношения заканчиваются.

Черный песок висит в безвоздушном пространстве, песчинки вертятся и поблескивают. Нет гравитации, чтобы тянуть их вниз. Он растекается, как кровь в соленой воде.

Где-то в глубине что-то большое и невозможное проплывает мимо, я чувствую давление его движения. Не акула. Больше акулы.

Нет такой переменной. Смерть — не охотник. Не хищник в странной жидкости под миром. Нет. Нет, нет, нет.

Оно всплывает, или я падаю.

Я падаю с утеса из черного вулканического стекла, а мне навстречу поднимается Левиафан. Не за что уцепиться, не за что ухватиться. У меня нет веревки. Нет веревки, нет надежды, и в задницу все возможности; все в задницу, потому что теперь ясно видно — вот тварь, гладкая, округлая, слишком большая, чтобы оказаться живым существом; грозная, хищная, окутанная невозможным зеленым светом.

Не могу с ней драться. Она громадная.

Но вот утес — обсидиан очень хрупкий. Можно удрать. Не узнаешь, пока не попробуешь.

Чудовище рвется ко мне.

Я бью. Утес изгибается, идет волнами, а потом трескается. Летят черные иглы. Черный песок.

Вот как кричит стекло. Или это я кричу?

— Анна Магдалена? Здравствуйте. Меня зовут… зовите меня Оливер. А это моя подруга. Вы… вы помните нас?

Нет. Извините.

— Всё в порядке. Я и не ждал, что вспомните.

А. Ну, хорошо тогда.

— Вы были очень тяжело больны. Как вы себя теперь чувствуете?

Вроде ничего. Как-то… пустовато.

— Да. Что ж, вы по-прежнему, вы понимаете? Но все равно возникают новые ощущения. Значительная часть вас исчезла, так что не удивлюсь, если вы будете ощущать некоторую… неуравновешенность в голове.

Кто я?

— Это уже вам решать — теперь, когда вы поправились. Мы можем предложить вам работу здесь, с Дианой. Вы и раньше тут работали, кстати. Работали с нами. Тут можно получить некоторую непрерывность. Мы будем за вами присматривать.

Очень мило. Спасибо.

Но женщина с ним едва может сказать слово. Крепко сжала губы. Это неправильно. Она кажется… кажется, она добрая. Не знаю почему. Я ей это говорю, и она кричит. Не ругается. Кричит так, будто я ее ножом порезала. Такого звука я никогда — нет, наверное, в этом смысле я вообще никакого звука до сих пор не слышала. Но это нехороший звук. Будто я сделала ей больно. Потом она начинает плакать и выбегает из комнаты. Вот и всё.

Я вырываюсь из катодной тюрьмы в другое пространство, от перехода больно так же, как и от прошлого. Меня тянут, гонят, снова разрушают, но уже есть опыт. Я держусь за себя. Меньшая часть меня пострадает, пусть мне целиком и больно.