Артур Дойль - Затерянный мир; Отравленный пояс; Рассказы о профессоре Челленджере; Туманная земля

Речь вышла страстная, но малоубедительная. Было ясно, что великий ученый сбит с толку и выведен из себя. Он наконец осознал, что к разговору на таком уровне не готов, поэтому в качестве единственного средства защиты избрал брань и огульные утверждения, которые можно было бы себе позволить в кругу единомышленников, но ни в коем случае не противников, которые только и ищут повод за что-нибудь зацепиться. Казалось, его гневная отповедь только позабавила спиритуалистов, а материалисты между тем беспокойно заерзали на своих местах. Затем поднялся Джеймс Смит, чтобы нанести оппоненту решающий удар. На устах его играла озорная улыбка, но во всем облике чувствовалась скрытая угроза.

Он попросил бы своего прославленного соперника проявить более научный подход. Поразительно, но факт: многие ученые мужи, если вдруг затронуты их пристрастия и предвзятые суждения, начинают проявлять просто-таки смехотворное неуважение к собственным принципам, самый главный из которых требует прежде изучить предмет, и уж только потом его клеймить. В последние годы на примере беспроволочного телеграфа и летательных аппаратов, которые тяжелее воздуха, мы убедились, какие на свете встречаются чудеса, поэтому крайне неосторожно заявлять a priori, будто какое-то явление абсолютно невозможно, а именно такую ошибку совершает профессор Челленджер. Он воспользовался той славой, которую по праву приобрел в определенных областях науки, для того чтобы скомпрометировать предмет, о котором ни малейшего понятия не имеет. Если человек является выдающимся физиком и физиологом, это еще не говорит о том, что он большой специалист в вопросах души.

Совершенно очевидно, что профессор Челленджер не удосужился прочесть даже основные труды по вопросу, в котором он объявляет себя знатоком. А между тем может ли он сообщить уважаемой публике, кто является медиумом у Шренка Нотцинга? (Пауза в ожидании ответа.) А имя медиума у доктора Кроуфорда? Нет? Может быть, профессор знает, какова была цель экспериментов профессора Цольнера из Лейпцига? Что, мы и этого не знаем? Но ведь это основные вопросы дискуссии! Оратор некоторое время сомневался, стоит ли переходить на личности, но сильные выражения, которые позволил себе профессор, требуют соответствующей откровенности с его стороны. Известно ли, например, профессору, что эктоплазма, над которой он позволяет себе так насмехаться, в последнее время была исследована двадцатью немецкими профессорами — вот список их имен, — которые единогласно подтвердили ее существование? Так как же профессор Челленджер может отрицать то, что доказано этими джентльменами? Или, может быть, он и их объявит дураками и преступниками? Но дело-то в том, что профессор явился сюда, не имея об этих фактах ни малейшего представления, — он впервые услышал о них лишь здесь. Ему невдомек, что наука о душе имеет свои законы, иначе он не стал бы требовать, чтобы создание из эктоплазмы появилось при полном свете на этой сцене, хотя любой студент знает, что эктоплазма при свете распадается. Что же касается убийства Пекема Рая, то раньше как-то не принято было считать, будто потусторонний мир — это филиал Скотланд-Ярда. Так что многоуважаемый профессор попросту пускал всем пыль в глаза…

Тут-то все и началось. Сперва Челленджер ерзал на стуле, теребил бороду, бросал свирепые взгляды на выступавшего, но вдруг неожиданно вскочил и, как раненый лев, одним прыжком подскочил к столу председателя. Сей джентльмен дремал, откинувшись в кресле и сложив пухлые ручки на довольно упитанном животе, но атака профессора заставила его вздрогнуть, при этом он чуть не свалился в оркестровую яму.

— Сядьте, сэр! Сядьте! — возопил он.

— И не подумаю! — пророкотал в ответ Челленд-жер. — Сэр, я обращаюсь к вам как к председателю! Что же, выходит, меня пригласили сюда, чтобы оскорблять! Это переходит всякие границы, и я больше не намерен терпеть! Коль скоро затронута моя честь, я имею полное право постоять за себя!

Как все люди, не привыкшие считаться с мнением других, Челленджер весьма болезненно воспринимал всякое несогласие с его собственным. Каждое новое колкое замечание противника отзывалось в нем подобно бандерилье, вонзающейся в бок разъяренного быка. В бессильной ярости потрясал он огромным волосатым кулаком над головой председателя, хотя угрозы его предназначались непосредственному противнику, который отвечал насмешливой улыбкой, и эта улыбка толкнула в конце концов нашего героя на самые решительные действия: он угрожающе двинулся на толстяка-председателя, а тот стал медленно отступать. Среди публики поднялся страшный шум. Часть рационалистов была шокирована, остальные же гневно кричали: «Стыд! Позор!», — желая поддержать своего любимца. Спиритуалисты отпускали ехидные замечания, а некоторые даже бросились на помощь Смиту, чтобы уберечь его от физической расправы.