Александр Янтер - На суше и на море - 1978

— Этак мы и за неделю не пройдем сорока километров.

— За рекой почти до самого перевала не будет ни избушки, ни палатки, — спокойно ответил Лютов. — Наночуешься еще в кабине. И для тебя купания не заказаны.

— Тошка не о романтике заботится, — усмехнулся Утробин. — Он о деле печется. Нужно держать в запасе день-два. Мы сегодня могли бы выйти к реке и даже переправиться. Тащимся, что улитки!

Лютов не стал продолжать спор, сел за рычаги бульдозера Гурамишвили.

Однако и вечером, после ужина в столовой мостовиков, в теплой комнате, сидя на чистой постели, Утробин снова принялся уговаривать Лютова отступить от намеченного графика движения. И его доводы выглядели разумными и справедливыми, преследовали самую благую цель: как можно скорее доставить экскаватор к перевалу, самим бульдозеристам включиться в настоящую работу, где их ждут не дождутся, а не валандаться, не задерживаться ради чистой простыни. Последний довод доконал ребят. Они сидели, понурив головы, и предложи им Утробин лечь спать на полу вместо кроватей, они согласились бы: не нежиться сюда ехали!

Лютов не возражал, но оставался неумолим.

— Какой же ты начальник, Лютов, — воскликнул Тошка, — если инициативы рабочего человека не поддерживаешь! Эх!..

— Я — рабочий человек, потому и не поддерживаю. Это не геройство, а уродство. Без особой на то нужды, голубчики, — словно выругался Лютов, — ночью необходимо спать! И с самыми большими удобствами!

Утробин расхохотался, прервав механика на полуслове:

— Вот это лозунг! Не сбегать ли к местному начальству за кумачом?

— Прекратить разговорчики! Спать! — приказал Лютов.

Гурамишвили проворчал недовольно:

— Если я виноват…

— Кончили диспут, — строго сказал Лютов.

— Детям до двадцати лет вход на дискуссию строго воспрещен, — брякнул Тошка Тараторин.

Бубенцов вздохнул тяжело:

— А время действительно детское… — и забрался под одеяло.

— Успеете, все успеете — намокнуть, жижи болотной нахлебаться, недоспать и недоесть, — отрывисто, стараясь не сорваться, выговаривал Антон Семенович. — Чего плачетесь? Плакать не след. Когда кровь из носа пойдет…

— Как это еще по-русски? — словно сам себя спросил Отелло и ответил: — Не хвались, едучи на рать…

Парни поутихли.

Когда минут через десять взволнованный и рассерженный на себя Лютов решил покурить на воздухе, бульдозеристы спали крепким сном.

«Ведь устали! С восхода за рычагами, ан нет, покуражиться надо, — думал Лютов, одеваясь. — Да и я хорош — накричал, вместо того чтоб объяснить — завтра переправа по льду! А будто сами не знают, и я не говорил!»

На крылечке он прислонился плечом к дверному косяку, глубоко затянулся.

Горы стояли все в той же дали, и, казалось, за день волочения колонна не приблизилась к ним ни на шаг. И освещены белые громады были так же, как утром, только с другого боку — голубые на васильковом небе. Только приглядевшись вприщур, Лютов приметил золотую мерцающую искорку — огонек на темно-синем седле перевала.

Какая-то фигура шла к бараку, попыхивая в густых сумерках огоньком папиросы, громко чавкая сапогами по грязи. Только когда человек подошел совсем близко, Затянулся, стало видно бородку и усы, молодо блеснувший глаз:

— Здесь бульдозеристы?

— Спят, — ответил Лютов.

— А старший…

— Я — старший.

— Начальник мостоотряда просил вас зайти, — сказал молодой голос, и фигура проследовала мимо.

Лютов вернулся от начальника мостоотряда поздно, быстро улегся, стараясь не побеспокоить товарищей, и, хлюпнув раз-другой носом-сапожком, скоро уснул. Разбудил его бас Бажана, беспрестанно твердившего:

— Хоть бы в бок толкнули! Хоть бы толкнули!

В комнате их оставалось трое — он, Бажан и Гурамишвили, сидевший на постели с ошалевшим видом. С улицы издалека доносился шум двигателей. Лютов глянул в окно и едва за голову не схватился: два бульдозера шли по крутому спуску к берегу реки, а у экскаватора словно ни в чем не бывало возился Бубенцов.

— Хохмачи! — взорвался Бажан.

— Нэт! — с подчеркнутым акцентом сказал Отелло. — Это мы — спящие царэвны!

Лютов посмотрел на часы — шесть, время подъема. Но сильнее боли от демонстративного выхода на работу Утробина и Тараторина было сознание бессилия и еще — напрасных заверений, которые Антон Семенович сделал вчера в разговоре с начальником мостоотряда.

А дело состояло вот в чем. Начальник просил спустить экскаватор к реке ниже намечавшегося строительства. Здесь на юго-восточных склонах гор лежало еще много снега, который едва начинал таять. Редколесье, мелкий кустарник слабо скрепляли слой почвы. Нарушение устоявшегося режима водосброса выше будущего моста грозило несчастьем: в течение нескольких лет по сорванному колонной покрову почвы талые воды могли бы пробить себе, новое русло, потом образовать выше моста огромную заводь, а то и целый затон. Тогда каждую весну половодье подпирало бы и мост, и полотно железной дороги, и чем бы дело кончилось, сказать трудно. «Добро бы еще одни бульдозеры прошли, — журился начальник мостоотряда. — А тут салазки с тридцатитонной махиной. Вы такую траншею мне пробьете, что талые воды да паводок целый распадок вымоют. Берега здесь хрупкие — мерзлота, сами понимаете». «Не беспокойтесь, — заверил Лютов, — мы люди грамотные!» Вместе с начальником мостоотряда, дотошно изучившим здешние окрестности, они по крупномасштабной карте наметили удобный спуск по гребню увала, серпом подходившим к реке ниже будущей стройки. На другом берегу подъем и дальнейший путь колонны оказались достаточно удобными. И переход по льду в том месте выглядел, по словам начальника, достаточно безопасным. Сомнение вызвал лишь широкий мелководный кривун на отбойной стороне. «Впрочем, везде, где б вы ни вздумали переправляться, есть риск, — сказал начальник мостоотряда. — Однако здесь, по-моему, наименьший». «Спасибо, помогли нам, — поблагодарил его Лютов». «О просьбе моей не забудьте!» — напомнил мостовик, прощаясь.