Александр Фин - Пузыри Шолиса

— Я двадцать шесть — семнадцать. Задано…

Он добросовестно повторил все, что было поручено сделать, и спросил:

— Задание выполнять?

— Выполнять, — зло сказал я, зная уже, что будет дальше.

— Я двадцать шесть — семнадцать, — снова проскрипел он, не двинувшись с места. — Электромагнитное излучение…

Мощность, частота и так далее. Тьфу на него! В паспорте у Жука написано: «робот повышенной жизнестойкости». Его черную бронированную спину не прожечь и тепловой пилой, но под пилу его палкой не загонишь.

Я отменил задание, и через двадцать минут вот он, герой, тут как тут.

Когтев внимательно послушал, как Жук, словно жалуясь, в очередной раз докладывает про мощность и частоту, а потом спросил:

— Почему им дают такие противные голоса? Не то мужской, не то женский. Черт-те что!

Я машинально кивнул. Меня бесило, что их делают такими трусливыми. Наверное, чтобы разгильдяи-разведчики не портили; повадились гонять, понимаешь, дорогие машины куда не надо… А чтобы наш брат внутрь не лазил, операционная система напрочь закрыта.

Ночью меня поднял сигнал сейсмометра. Толчком порвало ствол третьей скважины и заклинило бур геоанализатора. На станции я появился только через двое суток — грязный, голодный и злой.

Когтев был чисто выбрит и улыбался. Может быть, выловил в атмосфере неизвестный вирус? Что ж, захочет — расскажет.

Я лежал и грыз сухарь, когда Когтев вошел в мою каюту, пропустив вперед Жука.

Я приподнялся на койке.

— Слушай и запоминай, — сказал Когтев мне и наклонился к роботу: Говори: «папа».

— Папа, — повторил тот.

— Дай каши.

— Дай каши.

Жук говорил по-прежнему монотонно, но голосок стал звонкий, ребячий.

Когтев смотрел на робота и нежно улыбался. Мне хотелось плюнуть. Если человек находит утешение в том, что железка говорит голосом сына… Надо ж, и времени не пожалел, чтобы перепрограммировать… Эх!

Я хотел уже демонстративно отвернуться к стене, и вдруг меня осенило, да так, что я поперхнулся крошкой от сухаря.

Иногда и глупость может продвинуть прогресс. Я прокашлялся и спросил:

— Как ты влез ему в программу?

— Очень просто. Дал ему прочитать новую, глазами.

Дела с моими расчетами шли хорошо, и я не замечал времени. Жук несколько раз приносил поесть и даже пытался со мной заговаривать. Наверное, его подсылал Когтев. Потом он пришел сам, молча посидел рядом, пошутил, глядя, как я жму клавиши компьютера, но лицо у него было обеспокоенное. Настроение у меня тоже стало портиться.

Недальновидно я поступил, промолчав в ответ на его замечание о голосе. Что стоило мне открыть рот и членораздельно объяснить: ведь — это вещь. И чем меньше она напоминает человека — руками, ногами или голосом, — тем лучше для дела.

Посидев, Когтев вроде успокоился, но я уже не мог отделаться от ощущения, что рано или поздно эта оплошность выйдет мне боком. И даже знал когда: когда снова пойдут пузыри.

— Я двадцать шесть — семнадцать. Я двадцать шесть — семнадцать. Электромагнитное излучение… — Мальчишечий голосок звучал сквозь шум эфира. Хороший голос, легкий, чистый. Если не знать, что к чему, можно подумать, что и в самом деле на равнине стоит мальчишка в веснушках, освещают его разноцветные сполохи, и ветер треплет волосы… Черт его знает, вдруг и в самом деле в машине таится живая душа?..

В этот раз Жук подошел к пузырям ближе, чем в прошлый, но все же остановился, не дойдя до места, и сейчас сообщал параметры…

Я дождался, когда он спросит, выполнять ли задание, подтвердил приказ и покосился на Когтева. Он тоже глядел на экран и думал, наморщив лоб.

Какое-то время изображение передо мной не менялось. Робот сориентировал антенну на станцию, чтобы передать параметры, и застыл. Гирлянда пузырей по-прежнему вертикально стояла в правой части экрана.

Я догадывался: сейчас Жук пытается просчитать, что делать дальше. Приказ заставляет идти, сигнал тревоги, хоть он и стал слабее, все же тормозит.

Пауза затягивается: десять секунд, пятнадцать… Многовато… Двадцать пять… тридцать.

— Почему он молчит? — спрашивает Когтев, встав у меня за спиной. Я не знаю, что отвечать. Приказ толкает вперед, опасность тормозит. Человек в такой ситуации может повредиться в уме.

— Почему он молчит? — снова спрашивает Когтев, и тут изображение гирлянды встает точно по центру экрана, и негромко щелкает, включаясь, динамик…

— Батюшки, как же красиво! — слышу я и оборачиваюсь к Когтеву. Он белый. Наверное, у меня тоже неладно с лицом: робот так говорить не может — для него нет ни красоты, ни уродства, а если говорит, это уже не робот…