Андрей Ракитин - Миссотельский романс [СИ]

По замку прокатился звук гонга, сзывающий всех на ранний ужин. Они не спускались — им, в нарушение обычая, разрешено было трапезничать отдельно. Ливия вначале думала, что ей придется кормить его с ложечки, как ребенка, но Рибейра обходился сам, и хоть ел мало и неохотно, не путал медницу с кофейником. Ливия даже слегка удивлялась этому. Трапезы проходили в нетягостном молчании либо легкой светской болтовне, только изредка она сердилась, когда он доставал из сахарницы и грыз кусок сахару — как мальчишка. Упрекала его. а он отвечал с невинным видом, что должен же иметь в жизни хоть немного радости. Ливия всплескивала руками и отодвигала сахарницу, а Рибейра тут же находил ее, и Ливии не оставалось ничего другого, как рассмеяться.

Она на серебряном подносе принесла ужин и стала расставлять на накрахмаленной скатерти вентанский фарфор, любуясь его серо-золотыми замками и игрой перламутра; разлила серебряным половником бульон — фарфор отозвался тонким звоном, — внесла зажженные свечи. Окно было отворено, и зябкий сладкий ветер, сталкиваясь с жаром от горящего камина, создавал непередаваемое ощущение пронизанного теплом холода. Ливия поежилась, поправляя на плечах пуховый шарф, стукнула рамой.

— Вы замерзли? — спросил Рибейра тихо.

Свет жирандоли мягко растекался в хрустале, бросал нежно-розовые блики на его рубашку, золотил светло-бронзовое платье Ливии, а вокруг была вкрадчивая полутьма, и его голос показался чересчур резким, разрушая очарование, она подосадовала и даже слегка обрадовалась, что он не может ее видеть.

— Да, немного.

Она склонилась, наливая в бокалы разбавленное вино, локоны упали на плечи, — и вдруг отшатнулась с ужасом, в твердом ощущении, что он ее видит. Упала задетая рукой сахарница. Лив бросилась подымать осколки.

— Сахарница?

— Сахарница, — уже ничему не удивляясь, вздохнула она. — Вам придется сегодня обойтись без сладкого.

— Почему вы не зажгли свечи?

— Я забыла.

В сумерках его лицо было неразличимо, только смутно белела повязка, и Лив невольно отвела взгляд.

Она поставила свечи на столик, и обернулась к груде неразобранной корреспонденции, но он не торопился начать работу. Тогда Ливия вопросительно взглянула на него. Она давно уже научилась угадывать по его лицу боль, радость, неудовлетворенность, всю гамму мятущихся чувств и желаний. Но сегодня это лицо было непроницаемо.

Она отвлеклась какой-то пустяшной работой, а когда снова повернулась к нему, увидела, что он сидит, прижимая к повязке обе руки.

— Жжет…

— Нет, не трогайте, не надо!

Он отозвался тихо, будто удивляясь ее запальчивости и тревоге:

— Я не сорву, что вы. Позовите Бертальда. Повязка ослабла.

В Лив точно лопнула струна.

Бертальд пришел с сувоем полотна и какой-то мазью в ониксовой чаше. Взялся за старую повязку. Лив следила за его пальцами и вдруг с криком отпрянула, боясь увидеть под сдвинутым полотном черные от запекшейся крови глазницы. Слишком ярок был для нее тот случайно подслушанный разговор, где настойчиво звучало: «таргонское дело», «ожог», и слишком легко было домыслить остальное.

После ее крика руки Рибейры стиснулись на подлокотниках, а Бертальд обернул к ней перекошенное гневом лицо:

— Заберите свечи и выйдите вон. Истеричка.

Он говорил на серрадском диалекте, Рибейра не понял ни слова, но Лив поняла, и слова хлестнули, как пощечина. Она взяла шандал и шатающейся походкой вышла из покоя, оставляя тех двоих в темноте.

Рибейра встретил ее, как будто ничего не случилось, и они принялись за дела. Кажется, все бумаги были разобраны, когда куранты на замковой башне, проскрипев, пробили полночь, и за ними с короткими промежутками стали отзываться часы в покоях: раскатившись стеклянным звоном, напевая менуэты, тяжело и глухо отпуская певучие удары. Закружились фарфоровые танцовщицы, медные поселянки склонились за медными цветами, ударил молотом бронзовый черт.

Ливия устало вздохнула, присыпая песком исписанный лист, придвинула новый.

— Губ мадонны горек сок вишневый, — мерно продиктовал Рибейра.

Ливия тряхнула головой, думая, что, может, она не так поняла, либо заснула невзначай, и эта строчка привиделась ей во сне. Она переспросила.

— Я неверно произнес?

— Нет. Я должна это писать?

— Да, пожалуйста.

Ливия склонилась над листом, пытаясь сдержать непонятную дрожь, перо, разбрызгивая капельки чернил, царапало бумагу.