Андрей Ракитин - Навь [СИ]

— Все, — вздохнул Славка. — Ты уходишь?

— Пора.

— Но ведь нельзя же!

Карна взъерошила волосы у него на макушке.

В прихожей Славка быстро накинул на плечи куртку, сунул ноги в сапоги.

— Я провожу, до калитки, — буркнул он.

Ночь обожгла холодом, мокрые черные ветки глухо стучали на ветру, по небу неслись рваные тучи, тьма то внезапно густела, то рассеивалась блеклым светом луны и качающегося на столбе у ворот фонаря. Славка едва не потерял сапоги, бредя по вязкой грязи дорожки, и только у калитки поднял глаза. Всадники стояли слитно, темнее, чем ночь. Чалый Карны приветствовал ее радостным ржанием. Прежде, чем сесть в седло, она обернулась. Славка вцепился в протянутую руку пальцы были горячие и сухие. А край кольчужного рукава обжег стылым холодом. Славке сделалось страшно за Карну, хотелось упросить, чтобы она не ехала, но слова отчего-то застряли в горле, и он выдавил только:

— Ты вернись. Обе-щаешь?

— Обещаю.

Назавтра, возвращаясь из школы, он увидел, что трава у забора и дорожка истоптаны копытами, а на плоском столбике калитки лежит что-то блестящее. Это была запона с оленем. Славка задохнулся слезами. Он сжал запону в кулаке, исколов ладонь, размахнулся выбросить — и раздумал. Поплелся в дом.

— Оладыч! — оживленно приветствовал брат, высовывая голову из кухни. Обед счас будет.

— Не хочу.

Славка мрачно бросил под вешалку сумку, стащил куртку и ботинки.

— Двойку огреб?

— Отстань.

Он почувствовал, что сейчас расплачется всерьез. Кинулся к себе в комнату и замер на пороге.

Карна сидела в кресле, положив на колени толстую книгу, и сосредоточенно шевелила губами. На изумленное восклицание Славки она ответила:

— Читать по-вашему пробую, отроче. Трудно.

Славка, удивляясь безмерно, спросил, что она читает, а узнав, что «Слово о полку Игореве…», с тоской вздохнул.

— Я начинал. Только скучно.

Карна погладила книгу ладонью, откинулась на спинку кресла и начала мерным речитативом:

Старый язык, казавшийся непонятным и смешным, вдруг зазвучал отчаянно и тревожно. В нем, как на Славкиных рисунках, летели всадники, пузырилась кровь на траве, лисы лаяли на красные щиты и раскидывала вещие синие крылья дева Обида.

Славка видел поле с росными травами и багровый солнечный свет, и два войска сходились по черной траве.

Карна едва дотянула строчку, тяжело закашлялась.

— Не надо! Не надо больше!

Точно возвращаясь из неведомых далей, она открыла глаза.

— Опять напугала тебя, Славушка? Прости.

Он принялся болтать про всякую чепуху — про школу, про мышь, которую грозились подсунуть вредной математичке, про то, как Никодимовна окаменела над следами копыт… А сердце отбивало шальную дробь. Поз-дно…

Тут на пороге появился Дмитрий.

— Здрасьте вам! Лихослав, ты что это творишь?

— А что? — растерялся Славка.

— Обормот.

Димка решительно вынул из его рук стакан молока и кусок батона, обильно политый медом. Причем изрядно отпитый и надкусанный.

— Если у тебя совести нет, — сообщил братец ядовито, — то давай, лопай дальше.

Славка покраснел. И вперед Димки вылетел из комнаты.

Старательно прикрыв кухонную дверь, они слегка пошипели друг на друга в воспитательных целях.

— Мое дело, конечно, сторона, — сообщил Дмитрий наконец. — Только знаешь, братец, если она по ночам будет летать невесть где и возвращаться насквозь мокрая, то проживет у нас до морковкина заговенья. Если от воспаления легких не помрет.

Славка только головой мотнул. Во-первых, унего молоко убегало. А во-вторых, знал он, что Димочка врет. То есть заливает. То есть лапшу на уши вешает. Славка его с рождения знал со всеми его закидонами. И без разницы было, что Дмитрий стоял спиной, упираясь лбом в стекло. Потому что даже эта спина светила и сияла. И Славка понимал, что Димка Карне рад. Очень.

В кухне повисло молчание.

— Да, кстати, — сказал Дмитрий не своим голосом, — я тут горчичники достал. Через ту Томочку, м-м…

Славка сел на табурет. Очевидно, предстоял очередной сеанс войны с Димкиными воздыхательницами. На тему: «Нет, одобрить такие уши определенно невозможно!»