Кирилл Берендеев - Мир внутри

Эти сторонние мысли помогли мне сосредоточиться, когда техники покинули корабль и стали закручивать гайки. Даже когда Каманин сообщил: приборы показывают, люк лег неплотно и надо развинтить и свинтить тридцать две гайки сызнова, я, отвлеченный думами, почти не отреагировал на происходящее. Помощник главкома еще заметил, что мой пульс шестьдесят пять, я подумал, он пытается успокоить, нет, правда. Не то чтобы я вовсе не волновался, тревожился, как же еще, вот только тревога эта, пробуждаемая постукиванием в металл корабля, пока не выплескивалась наружу, сдерживаемая и мной, и теми, кто был со мной на связи. Каманин все время сообщал о ходе работ, спрашивал самочувствие, сообщал пульс и давление, так рутинно, буднично, как я не припомню даже на давешних тренировках. За пятнадцать минут до старта микрофон перешел к Главному. Тот так же предупреждал, что все штатно, рассказал, как продвигается старт, рассказывал так, будто я находился на экскурсии, но плохо видел происходящее. И все время заставлял меня повторять им сказанное. Лишь только когда был дан ключ на старт, он сам, я понял по сдавленному голосу, уже не мог передавать возросшее волнение и замолчал, я слышал только команды, доносившиеся из бункера. Но когда ракета дернулась, ожила, затряслась и заходила подо мною, вздрогнула всем корпусом и сперва медленно, натужно, а затем все скорее, потащила меня ввысь, пожелал мне счастливого полета. Я ответил, мысли были уже далеко, вознесшиеся следом в небесную гладь.

Первая ступень отработала немного дольше положенного, счастье, я не понял, насколько. Все «Спутники» и «Востоки» выводились на низкую орбиту, если не сработает система торможения, корабль спустится сам, через двое-трое суток, максимум неделю. Именно недельный запас провизии закладывался каждому космонавту в пищеблок. Вот только лишние пятнадцать секунд работы первой ступени швырнули «Восток-1» на сотню километров выше – спуск бы составил месяц, случись что со своенравной системой торможения. Плюс к этому добавилось небольшое вращение корабля. Отчасти это даже кстати: иллюминатор, находящийся у меня под ногами, позволял увидеть куда больше, когда «Восток» выскочил на орбиту, я почувствовал, наконец, давно жаждаемую невесомость, и уже не отрывался от источника света. Меня спрашивали, тормошили, я однообразно отвечал: все мысли выключились разом, я позабыл обо всем, вернувшись в то блаженное состояние детства, из которого некогда был вырван. Я восторгался, восклицая что-то, выкрикивая, став обратно тем неугомонным сорванцом, который и знать не знал ни о какой Заре и ее обитателях, не ведал и не думал о космосе, а гонял в футбол тряпичным мячом, бегал в охоту на яблоки и в часы одиночества забирался на старую кряжистую сосну, глядеть на далекую реку, влачившую неспешно свои воды в бескрайние дали. Я вернулся туда на суковатую ветвь сосны, тепло пахнущую хвоей, но не один, меня слушали, поддакивали, просили описать и рассказать. А я удивлялся, что не вижу звезд, что материки столь громадны, а облака можно буквально пощупать рукой. Я видел заход и восход солнца в своем коротком путешествии за земные пределы, и то и другое показалось мне чудом, ни с чем не сравнимым, я пытался описать это, но слов не хватало, кажется, тогда я произнес свою фразу «спущусь, первым же делом в библиотеку» – ходившую потом за мной долго по пятам, в том числе и в самом книгохранилище, куда я в самом деле зачастил вскоре после приземления.

Но восторги мои слышались только бункеру, остальным «студия» передавала слова совсем другого человека, вещавшего параллельно со мной, но с десятиминутным запозданием, из Звездного городка. Наши соперники по звездной гонке перехватили предназначенный для них сигнал, так мир узнал весть о том, что советский человек оказался в космосе, и имя этого человека. Юрий Алексеевич Гагарин. Просто Юра, иначе его никто не называл. Веселый, добродушный, с простым, но в то же время таким запоминающимся лицом и улыбкой. Открытый для мира, он идеально подходил для роли первого посланника, со временем даже я сам стал воспринимать его таковым. Да что говорить, когда он прибыл в Москву, на торжественный прием, мы, большие и маленькие космонавты, прибывшие следом и смешавшиеся с публикой, а еще ведущие специалисты, в том числе и сам Главный, с восторгом наблюдали за ним, ловя каждое его слово, и бешено аплодируя едва не после каждой произнесенной им фразы. Я очень обрадовался, что именно этот человек стал посланником Союза и для всей земли оказался первым: Главный, поистине, умел гениально выбирать. Я и сейчас, сколько там лет ни прошло, не могу сравнить себя с тем, кого забрало к себе небо, чтоб не нарушить единожды данную клятву молчания.