Геннадий Дмитриев - Настоящая работа смелых мужчин

— Садимся! — хриплю я и сжимаю штурвал до боли в кистях, до хруста. Глаза мои впиваются в ночную тьму, но полосы я не вижу! Впереди только ночь, только облака, словно ничего больше нет в этом мире, кроме мрака и тьмы. Где-то там, за этой пеленой дождя и тумана, на аэродроме, десятки пар глаз всматриваются в темноту, стараясь разглядеть идущий на посадку самолет, в чреве которого те, которые пережили кошмар землетрясения, и снова находятся между жизнью и смертью. Пламя горящего мотора освещает их искаженные ужасом лица. Но я не должен, не должен думать об этом. Нет, сейчас я не человек, у меня нет эмоций и чувств, я машина, я часть этого самолета, только железная воля и холодный расчет, и больше ничего. Я не имею права на ошибку. В салоне пассажиры. Посадить самолет — еще не все. Нужно обеспечить их эвакуацию из горящей машины.

— Бортоператоров 17 17 Бортоператор — должностное лицо в экипаже военно-транспортной авиации. в салон! Подготовить аварийные выходы!

— Вижу, вижу полосу! — кричит штурман, — Командир, вижу, вижу!

— Полосу вижу, сажусь!

Огни посадочной полосы возникли из мрака ночи именно там, где мы должны были их увидеть. Мы вышли точно! Пора выравнивать. Двигатели на малый газ, штурвал на себя, еще, еще чуть-чуть, крен убрать. Машина дрогнула, коснувшись земли, она покатилась по бетонке, колеса шасси гудят на стыках плит. Мы сели. Но праздновать победу еще рано. Полет считается законченным, когда машина уже на стоянке и двигатели выключены. А у нас еще скорость выше нормы, и двигатель горит. Переводим на реверс два симметрично расположенных двигателя, чтоб нас не развернуло на полосе. Скорость падает, теперь можно тормозить. Мы остановились в самом конце полосы. Вокруг нас уже суетятся люди, машины, пожарные уже тушат горящий мотор. Все. Мы сели. Мы живы! Нет, не все! Еще не все! Нужно эвакуировать пассажиров из горящего самолета, среди которых больные и раненые. Не допустить паники. Когда весь этот ужас был позади, когда потушили горящий мотор, и пассажиров увезли с летного поля, я опустился на траву возле полосы и подставил лицо летящим из темноты каплям дождя. Мы сели. «На честном слове и на одном крыле», как в той старой песне. Все было кончено.

Но я ошибся, все только начиналось. Когда страсти улеглись, меня заставили писать длинные объяснения произошедшего. Откуда-то взялся старший следователь военной прокуратуры, в звании майора и начал с обвинений в мой адрес:

— Вы грубо нарушили Наставление по производству полетов с данного аэродрома. Вы не имели права заходить обратным курсом. Вы должны были набрать высоту, и заходить по схеме. Вы не выполнили указания руководителя полетов.

— Если бы я выполнял заход по схеме, то Вы бы сейчас не беседовали со мной. Максимум, что Вы могли бы сделать, так это положить цветочки на мою могилу, и на могилы тех, остальных членов экипажа и пассажиров. Я принял единственно правильное решение в данной ситуации, и спас самолет и людей!

— Что было бы в том случае, если б Вы выполнили все требования — не нам судить. Думаете, победителей не судят? Нет, судят! И я не беседую с Вами, а веду допрос. А это разные вещи.

Затем последовали вопросы, на которые я не мог дать ответ. Почему в моей медицинской книжке нет записи об окончании курса лечения? Почему нет выписки из заключения медицинской комиссии о пригодности к летной работе? Кто и почему дал мне право командовать воздушным судном после значительного перерыва в летной практике, без ввода на должность командира? Ответить на эти вопросы я не мог, а подполковника, который обещал взять всю ответственность на себя, рядом не было.

«Странно, — подумал я, — когда я не смог справиться с ситуацией, когда погибли люди, меня ни в чем не обвиняли, мои действии были признаны правильными. А сейчас, когда все окончилось благополучно, меня обвиняют во всех грехах. Нет, под суд меня отдать не могут. Я сумел предотвратить катастрофу. Но те нарушения, на которые я вынужден был пойти, не могут сойти безнаказанно. Какое же последует наказание? Понижение в должности, снижение в звании? Но дело в том, что той войсковой части, из которой я был направлен в госпиталь, а потом в эту клинику, уже не существует. Как не существует уже и военно-транспортной авиации, и той армии, и того государства которому я давал присягу. Для того чтобы лишить меня воинского звания, его сначала нужно мне присвоить, а для того, чтобы понизить в должности, на эту должность меня нужно сперва назначить». Абсурдность ситуации рассмешила меня.