Филип Фармер - Дейр [сборник]

Так мы стреляли по очереди, пока Ригги не промчался наконец мимо и не взбежал по трапу. Распластавшись в проеме люка, он стал прикрывать нас; я отступила первой, затем поднялся Джек, за ним Джимми. Я крикнула Джорджу, что можно убирать трап, и — либо он услышал, либо следил за нами с самого начала трап медленно поднялся и замер в своем гнезде.

С других сторон все еще доносилась стрельба, и, крикнув Джимми, чтобы он бежал налево, я рванула через центральный отсек и чуть было не сломала себе шею, налетев на кресло.

В проеме люка я затормозила, уткнулась носом в пол и, почти не целясь, принялась стрелять. Те трое, которых я прикрывала, все оценили верно и один за другим проскочили на борт. В промежутке между выстрелами я слышала голос Джимми: он кричал, чтобы Джордж поднимал трап с его стороны. Последней из прикрываемых мною ребят на борт взбежала Вени Морлок, и я не смогла удержаться, чтобы не подставить ей ножку. И только потом я дала команду Джорджу.

Вени прожгла меня взглядом.

— Зачем ты это сделала? — процедила она сквозь зубы, когда трап встал на место.

— Для гарантии, что тебя не подстрелят — ответила я, конечно, соврав.

Мгновение спустя послышался крик Джека, четвертый трап поднялся, и последней картиной Тинтеры перед моими глазами остался мокрый склон горы и люди вокруг… Люди, которые изо всех сил старались нас убить, и это почему-то казалось самым для них подходящим занятием.

Ригги совершенно не пострадал при обстреле, но на руке у него был довольно глубокий порез, который только-только начинал заживать.

Вот и все преимущества политики черепахи, по крайней мере на Тинтере. Про свой порез Ригги рассказывал так: однажды в лесу, когда он занимался какими-то своими делами, из-за кустов вдруг выскочил лосель и цапнул его за руку. Я бы поверила, если бы не знала, что такое Ригги. Скорее всего, было иначе: мирный лосель шел по лесу, а из-за кустов, напугав его, выскочил Ригги. Он частенько проделывает такие шутки.

— Где ты достала этот пистолет? — спросил Ригги — Можно посмотреть? Минуту повертев револьвер в руках, Ригги предложил:

— Хочешь, давай на что-нибудь поменяемся, а?

— Можешь взять его себе просто так — сказала я, зная, что никогда больше им не воспользуюсь. Револьвер меня не привлекал.

На борт разведкорабля было принято семнадцать ребят. Остальных двенадцати либо не было в живых, либо они не сумели включить свои сигнальные устройства. Размышляя об этом по пути к Кораблю, я подсчитала, сколько раз могли убить меня саму. Получилось, что не меньше пяти. И если допустить, что шансы пережить каждую из этих опасностей в отдельности были девять из десяти, то для всех пяти ситуаций их оставалось лишь из десяти шесть. Пятьдесят девять из ста, если точнее. И если у каждого из ребят был такой же опыт, как у меня, то понятно, почему не смогли вернуться эти двенадцать. Среди них был и Ат, и это не давало мне покоя.

Прибыв на Корабль, мы сдали своих лошадей, быстро прошли дезинфекцию, а затем нас провели в Зал Встречи. На стенах по случаю Конца Года висели украшения, над головой мерцали разноцветные фонарики. Играл оркестр, и Папа, как официальный представитель Совета, приветствовал новых Взрослых. Мне он пожал руку.

Нас встречали многие: там была и моя мать, и мать Джимми с мужем, и его отец с женой. Заметив Джимми, они замахали руками. И еще я увидела мать Ата.

— Встретимся позже — шепнула я Джимми и, подойдя к матери Ата, сказала: Мне очень жаль, что его с нами нет…

Голос у меня дрогнул. Я не хотела причинить ей боль, но мне было больно самой, слова давались с трудом. Она должна была догадаться, что я хочу сказать… Коснувшись моего плеча, она заплакала и отвернулась. Постояв немного рядом, я подошла к своей матери, и она, улыбнувшись, взяла меня за руку.

— Я рада, что ты вернулась домой — сказала она и вдруг, совершенно неожиданно, расплакалась тоже.

Подошел Папа, обнял меня и провел рукой у меня над головой.

— Э, Миа, да ты, кажется, подросла! — сказал он весело, и я кивнула в ответ, потому что и сама думала так.

Как это здорово — снова вернуться домой!

Слово «зрелость» меня всегда раздражало. Потому, наверное, что его чаще всего употребляют как синоним воспитанности. Ведь если вы что-нибудь делаете, а это кому-то не нравится, то вы, так сказать, не зрелы, пусть даже ваши действия идут всем на пользу. И мне кажется, то, что чаще всего называют зрелостью, на самом деле не что иное, как отстраненность от жизни. Сталкиваясь с жизнью в лоб, вы просто обречены совершать ошибки, это неизбежно: вы будете делать то, чего не хотели бы делать, говорить то, что хотели бы сказать не так, не в силах найти более удачные выражения… Короче, ваш удел — нащупывать дорогу вслепую. Но тем, так называемым зрелым людям, в чьей жизни нет ни единой фальшивой нотки, ни единой, даже самой маленькой, ошибочки, которые никогда не идут на ощупь, мысля и поступая всегда единственно верно, этим людям неведомы ни поражения, ни успехи. Убогая жизнь! Такие люди никогда меня не привлекали, и это еще одна причина, по которой я не могла с уважением относиться к общепринятому эталону зрелости.