Олег Дивов - «Если», 2016 № 04 (247)

Язык белух, кстати, весьма богат в части описания слоев воды и поверхности моря, течений, льда. Причем описываются цвета там, где для нас или одна темнота, как под водой, или сплошная белизна, как у льда. Есть у них в языке слова для восприятия электрических полей. Слова для чувств, уверений в дружбе и любви. Белухи — мастера общаться, отчего их стая напоминает светский салон.

Я вот что усвоил. Акустика играет для морских наших братьев и сестер совсем не ту роль, что у нас, образуя пространство форм. Притом гораздо более обширное, чем наше зрительное пространство, поскольку включает сведения о начинке объектов, которые «просвечиваются» ультразвуком. Свисты и щелканья зубатых китов, мычание и стоны усатых, жужжание и пыхтение всякой рыбешки, хлопки и пощелкивание криля, гудение и вздохи самой пучины — все это не просто исполняется ради слышимого лишь им концерта, а образует для белух и тюленей особенную реальность.

Они тоже разумны, только иначе, чем люди. Дельфинообразный может за здорово живешь проглотить велосипедную камеру вместо рыбины — сам я, правда, такого не видел, но охотно верю. Это вовсе не неразумность, скорее, особенности гидроакустики — вернее, ее минусы. У них есть даже представление о рае, где, конечно, ничего твердого и острого и вообще вся суша — на дне. Так что, если белуха действует наобум, ее товарищи говорят: «У нее совсем суша утонула», для убедительности дополняя жестом — шлепком хвостовых плавников по воде.

То, что я произношу про себя, но достаточно четко, нейроинтерфейс перехватывает в мозговой зоне Вернике, адаптер переводит на белуший язык, а «шуруп» передает. Сейчас приветствую Шарлин. Только, боюсь, мое приветствие смахивает на речь неандертальца в высоком собрании. И вместо «досточтимая госпожа, примите уверения в моем глубоком уважении», получается что-то вроде «это я, че пялишься?». Шарлин делает «бочку», может со смеху, и мотает головой — мол, не парься, давай лучше поиграем: хочешь покататься у меня на носу? Прямо китенок, а не взрослая особь на сносях.

С тюленями общаться проще. В отличие от белух латраки являются одиночками, поэтому их мысли, чувства да и язык более бедны, без оттенков. Роберта я и без машинного перевода понимаю недурно, слов у него немного и каждое дорогого стоит.

На хозяев Шарлин работает за еду, она на третьем месяце беременности. Роберт, скорее всего, просто запрограммирован на исполнение команд.

Ладно, плывем втроем. Им надо иногда всплывать, а я обойдусь. Над нами почти нет льда, но Шарлин почему-то беспокоится.

В «окне» гидролокатора уже показалась группа целей: суда в походном ордере, целая флотилия. Атака, думаю, учебная — и то хорошо.

— Скоро у нас будут гости, — сказала белуха и любезно, хотя не очень понятно, предупредила: — Осторожно, впереди — мягкое, но острое.

Пока я размышлял о сложностях перевода, Роберт без долгих раздумий шмякнул арктическую цианею хвостом. Единственное, чего он по-настоящему боится, — белые медведи, но я успокоил, объяснив, что так далеко в море они не заплывают.

Вот и гости — в сравнении с ними любой медведь покажется вполне приятным зверем. Такие, как я, только круче: люди-кальмары, люди-кошмары, три особи; видел уже их на борту командного судна, в соседних баках. Позывные «Дрейк», «Рэли» и «Морган».

Как-то доктор Хартманн разоткровенничался насчет своих любимых созданий: в результате внесения новых генов с помощью вирусных векторов у них появился внутренний панцирь гладиус и разрастание тканей, пышно именуемое мантией. В ней и жабры, и щупальца прячутся запросто. Но сейчас кальмаролюди не прятали, а гордо выпускали все это хозяйство на несколько метров. Среди щупальцев, по слухам, имеется особо шаловливое, именуемое гектокотиль и несущее половые функции. Недаром мадам зоопсихолог (была на командном судне и такая фифа) проводила с кальмаролюдьми куда больше времени, чем со мной, всегда выходя от них в приподнятом настроении. Еще их ткани пропитаны хлоридом аммония, придающим им положительную плавучесть. А чего стоит радула, язык-терка в их раскрывающейся нижней челюсти, который любую самую твердую добычу перетрет в съедобную кашицу! Какое счастье, что из меня сделали всего лишь полурыбу, полутюленя, а не такого вот красавца. Хотя, прямо скажем, с питанием им проще.

— Они мне тоже не нравятся, — пропищала Шарлин и снова добавила парадоксальное: — Они мягкие, но твердые.

Мягко-твердые как раз пристроились ко мне со всех сторон.