Николай Ютанов: «Если», 2017 № 01 (248)

Окоренок Прокентия поравнялся с нами. Новый, на место Федюни, поезжачий, Санёк, кричал на собачек, вразумлял их остолом сбоку — чтоб не задирались с нашей упряжкой. Да только не особо его собачки слушались — не привыкли еще. Сам Прокентий ехал чуть не стоя — всматривался в дальние холмы.

— Ты когда думаешь Машину собирать? — спрашиваю.

— Как можно позже, — хмурится. — Тащить-то на себе придется.

— Как бы стаю не прозевать, — предупреждаю. — Налетят лохмари — гайки крутить некогда будет.

— Знаю, дед, знаю! — отмахивается. — Дай хоть в город въехать!

Приподнялся и я, гляжу из-под рукавицы.

— В город, говоришь? Ну так вот он тебе — город! Прокентий чуть с окоренка не слетел, так растаращился.

— Где город? Где?!

— А вон, видишь, полоса белесая над увалами?

— Ничего я не вижу, — ворчит. — Снег и снег…

Потом вдруг:

— А, нет! Вижу! И что это за полоса?

— А это, — говорю, — МКАД…

Привал решили сделать на Речном Вокзале. Обзор хороший — домов вокруг мало, и дровишками можно разжиться — когда-то парк тут был вдоль воды. С виду-то нынче что вокзал, что кинозал — сугроб-сугробом, шпиль в морозы рассыпался, звезда отвалилась. Но башенка еще торчит голым боком с-под снега. Кабы не в городе, так прямо царское место — заройся и живи. Но не дадут ведь, племя живоглотское!

Ладно, подошли мы вдвоем с Витькой-копейщиком бережно к вокзалу. Свежих следов вокруг не видать — и то хлеб. Полезли наверх. Намело так, что вроде не шибко круто лезть, однако запыхался я, как Савраска.

Тоже вот, деда Касьяна присказка — запыхался, мол, как Савраска. А что за Савраска — так я и не узнал у него. Собачья кличка, наверное. И ведь сучья ж натура! Ползешь, карабкаешься — вся спина мокрая, а ветерок наверху такой продирает, что зубы ломит. Вот и пойми, согрелся или замерз.

Взобрались, значит, к самой башне. Отгребли малость на балкончике, послушали у двери — не дверь, а название одно, две обгрызенные доски и жердина наискось. Внутри вроде тихо, но нынче уж меня тишиной не купишь. В поезде тоже тихо было, а что вышло?

Ну да нам внутрь лезть и не надо. Ватагу я под берег послал, пусть пока на льду перекантуются. Ничего, потерпят, нашему брату, зимогору, к стуже не привыкать. А собачек можно и в упряжке покормить, не откладывая. Только обзору такого со льда, конечно, не будет. Там хоть широко, а низко. Тушино видно, а Сокол — хрен.

Потому я и полез на башню, и Витьку взял. Глаза-то мои совсем не годящие, считай — полторы пары на двоих.

— Не туда смотришь, — в бок его пихаю. — Дорога нам звон куда! Гляди внимательно, да запоминай, чтобы потом не плутать.

Только вижу — не слушает он, щурится в ту сторону, откуда пришли.

— Чего это там? — бормочет. — Дед, ты глянь!

Вот недотыкомка! Да если бы я мог сам разглядеть, я бы тебя сюда и не гонял! Таращусь, перемаргиваюсь с глазу на глаз, а ни черта не разобрать. Точка какая-то там вдалеке, откуда наш след окореночный идет. Сослепу невесть что чудится. Будто… нет, и говорить не буду. Не выспался я прошлой ночью, вот и мерещится.

А этот долбень, как назло, молчит, как снегу в рот набрал. Иной раз помолчать надо, так его, бывает, не заткнешь.

— Да говори ж ты, асмодей! — ругаюсь. — Чего там? Знакомого приметил?

— Вроде того, — кивает. — Век бы его не видать…

Витьку я на горе оставил для догляда и свой зипун ему дал, чтоб не мерз, а сам скатился кубарем к нашим на лёд. Так и так, рассказываю. Вчерашний лохмарь за нами идет.

Прокентий хмурится, плашки от Машины на шпильку собирает.

— А с чего ты взял, что это вчерашний? — рассуждает. — Может, местный? Мало ли их тут, в городе? Станция близко.

Ну ты погляди на него! Сроду живого лохмаря не видал, а туда же, с охотником спорит!

— Ты, — говорю, — свое дело ведай, а в охотничье не встревай! Я хоть глазами слаб, а разбираюсь, поди, давно лохмарь по следу идет или только что учуял. Машину скоро соберешь?

Руками разводит.

— Только начал. Надо повозиться.

Вот то-то — повозиться! Предупреждал же — некогда будет гайки крутить!

Ладно. Кликнул я копейщиков, велел набрать дреколья в запас, отпрячь собак, которые позлее, и повел кругом вокзала назад по окореночному следу — в перехват зверя. Витька с горы семафорит, указует — совсем, мол, близко зверь, рукой подать, бери его в клешню, братва! Ишь, раздухарился, Чапаев! С верхотуры-то легко клешню показывать. Сколько тех клешней лохмарь пообкусывает, пока его копьями забьешь? Не знал бы я точно, что он один, разве отважился бы охоту без Машины начинать? Да и на одного бы не полез, когда б не нужда. Если можешь тихо от лохмаря свинтить — не раздумывай. Вот главная заповедь охотника.