Журнал «Млечный Путь» - Млечный путь № 3-2012(3)

Глава IV

— Они вожделеннее золота, да-да, и даже множества золота чистого, слаще меда и капель сота!

Я стремительно повернулся к тому, кто брел позади меня, произнося эти слова. Его запавшие глаза были тусклыми и бессмысленными, его бескровное лицо казалось бледной маской смерти на фоне кроваво-красного свитера — эмблемы «Солдат Христа».

Не знаю, зачем я остановился, подождав его, но, когда он проходил мимо, я сказал:

— Брат, я тоже размышляю о мудрости Господа и Его заветах.

Бледный фанатик бросил на меня взгляд, заколебался, но приостановился и двинулся рядом со мной.

Из-под козырька форменного кепи Армии Спасения его глаза сияли в полумраке удивительным светом.

— Поведай мне, — продолжал я, едва слыша свой голос сквозь грохот транспорта, «звяк-звяк» канатных вагончиков и шарканье ног по выбоинам тротуара, — поведай мне о Его заветах.

— И раб Твой охраняется ими, в соблюдении их великая награда. Кто усмотрит погрешности свои? От тайных моих очисти меня и от умышленных удержи раба Твоего, чтобы не возобладали мною. Тогда я буду непорочен и чист от великого развращения. Да будут слова уст моих и помышление сердца моего благоугодны перед Тобою, Господи, твердыня моя и Избавитель мой!

— Ты цитируешь мне Священное Писание, — сказал я. — Я и сам могу его прочитать, если захочу. Но это не помогает мне уяснить причины… Это не помогает мне понять…

— Что? — спросил он и что-то пробормотал себе под нос.

— Вот это, к примеру, — ответил я, указывая на калеку, рожденного слепым, глухим и уродливым… Жалкое, истерзанное болезнями существо на панели у церкви Святого Павла… Божья тварь с тоской в невидящем взгляде, которая кривляется, гримасничает и трясет жестянкой с мелкими монетами, как будто звон меди может остановить человеческую стаю, рвущуюся вперед на запах золота.

Человек, бредущий рядом, повернулся и уставился мне в глаза долгим и серьезным взглядом.

И постепенно внутри меня зашевелилось смутное воспоминание… Что-то туманное пробуждалось в памяти, что-то ушедшее, что-то давным-давно позабытое, что-то трудноразличимое, темное, слишком слабое, слишком хрупкое, слишком неопределенное… О да, какое-то древнее ощущение, которое когда-то было ведомо всем людям… Какая-то странная неуверенность охватила меня, и я осознал, что бесполезно даже пытаться восстановить то безвозвратно утраченное чувство…

Потом голова человека в ярко-красном свитере склонилась, и он снова начал бормотать себе под нос о Господе, любви и сострадании. Как видно, невыносимый зной большого города выжег его мозг, так что я ушел прочь, оставив его болтать о тайнах, о которых никто, кроме таких, как он, не смел даже упомянуть.

Я шагал в пыли и зное, и горячее дыхание людей касалось моих щек, и горящие глаза смотрели мне в глаза. Глаза, глаза… Они встречались с моими глазами и проникали сквозь них, все дальше и дальше, туда, где среди миражей вечной надежды блистало чистое золото. Золото! Оно было в воздухе, где мягкий свет солнца золотил плывущие мысли, оно было под ногами, в пыли, которую солнце превращало в позолоту, оно сверкало в каждом оконном стекле, где длинные красные лучи высекали золотистые искры над судорожно охотящимися за золотом ордами Уолл-стрит.

Высоко-высоко, в бездонном небе, возвышались уходящие вверх здания, и дующий с залива бриз шевелил поникшие на солнце флаги, пока они не начинали развеваться над суетящимся роем внизу… Вдыхая отвагу и надежду, и мощь в тех, кто жаждал золота.

Солнце уже опустилось за Замок Уильяма, когда я апатично свернул в Бэттери-парк, где длинные прямые тени деревьев упали на газоны и асфальтированные дорожки.

Сквозь листву уже пробивался свет электрических фонарей, но залив еще мерцал, точно полированная медь, и топсели судов играли все более темными красками там, где красные солнечные лучи искоса падали на такелаж.

Старички, стуча по асфальту исцарапанными палочками, ковыляли вдоль волнолома, туда-сюда в наступающих сумерках сновали старушки, те старушки, которые ходят с корзиночками, открытыми для подаяния или набитыми всяким старьем — едой? одеждой? — я этого не знал, да и не собирался узнавать.

Над тихим заливом прокатился громовой раскат с бруствера Замка Уильяма и замер где-то вдали, последние лучи багрового солнца били со стороны моря, колыхаясь и угасая в угрюмых тонах послесвечения. И вот пришла ночь, сначала робко трогая небо и землю серыми пальцами, окутывая заросли мягкими бесчисленными очертаниями, расползаясь все шире и шире, потом становясь все гуще, пока наконец цвет и формы не исчезли на всей земле и мир не стал миром теней.