Молодой человек с тонкими руками и синяками вокруг глаз дремал, лежа на скамье у фонтана. Полицейский, неторопливо приблизившись к нему, постучал короткой дубинкой по подошвам его ботинок.
Разомлевший от солнца молодой человек механически встал, огляделся и, передернувшись, побрел прочь.
Увидев, как он сел на ступеньки дома из белого мрамора, я подошел к нему и заговорил.
Он не поднял головы и даже не обратил внимания на протянутую монету.
— Вы больны, — сказал я. — Вам лучше бы обратиться в больницу.
— Куда? — рассеянно спросил он. — В больницу? Я уже ходил туда, они меня не приняли.
Он нагнулся и завязал обрывок шнурка, стягивавшего полуразвалившийся ботинок.
— Вы француз, — констатировал я.
— Да.
— У вас нет друзей? А вы не обращались к французскому консулу?
— К консулу? — ответил он. — Нет. Я к нему не обращался.
Я помолчал, потом сказал:
— Вы разговариваете как джентльмен.
Он встал, выпрямившись во весь рост, и впервые взглянул мне в глаза.
— Кто вы? — без обиняков спросил я.
— Изгой, — равнодушно бросил он и, сунув руки в дырявые карманы, заковылял прочь.
— Вот это да! — заметил местный полицейский, подойдя сзади и услышав мой вопрос и ответ бродяги. — Вы что, не знаете, кто этот босяк? А еще газетчик!
— А вы, Кьюсик, знаете? Так кто он? — напористо спросил я, следя, как жалкая, тощая фигура пересекает Бродвей, направляясь к реке.
— Без дураков? Вы в самом деле не знаете, мистер Хилтон? — подозрительно уточнил Кьюсик.
— В самом деле. Он мне раньше на глаза не попадался.
— Ну, — сказал проштрафившийся служака, — это же Вояка Чарли… Да вы помните — тот французский офицер, который продал секреты дойчевскому императору.
— И его должны были расстрелять? Да, помню. Это было четыре года назад… Он еще бежал… Вы хотите сказать, что это он?
— Это всем известно, — хмыкнул Кьюсик. — Я-то думал, кто-кто, а ваша газетная братия узнала об этом в первую очередь.
— И как его зовут? — немного поразмыслив, спросил я.
— Вояка Чарли…
— Я имею в виду — как его звали на родине?
— Да не помню я, как этого лягушатника звали. С ним, вообще-то, французы говорить брезгуют. Только честят почем зря или даже бьют. Я думаю, он так и помрет потихоньку.
Подробности тех событий всплыли у меня в памяти. Двух офицеров французской кавалерии арестовали и обвинили в продаже немцам планов укреплений и других военных секретов. Накануне казни один из них, только богу известно кто, сбежал и добрался до Нью-Йорка. Другого в положенный срок расстреляли. Дело получило широкую огласку, так как оба молодых человека происходили из известных семейств. Случай был неприятный, и я постарался его поскорее забыть. Теперь мне вспомнились даже газетные отчеты о происшедшем, но имена тех отверженных выскочили из головы.
— Продал свою страну, — проговорил Кьюсик, краем глаза следя за группой ребятишек. — Этим лягушатникам, макаронникам и дойчам нельзя доверять. Настоящими белыми людьми, я считаю, можно назвать только янки.
Я перевел взгляд на благородное лицо Натана Хейла и кивнул.
— Среди нас нет трусов и подлецов, верно, мистер Хилтон?
Я припомнил Бенедикта Арнольда и уставился на свои ботинки.
— Ну, ладно, мистер Хилтон, пока, — сказал полицейский и отправился стращать пухлолицую девчушку, которая успела перелезть через ограждение и теперь уткнулась носом в ароматную траву.
— Берегись! Коп! — заверещали ее приятели, и стая малолетних оборвышей бросилась врассыпную.
Я отвернулся и, расстроенный, двинулся к Бродвею, где длинные желтые вагоны канатного трамвая ползали от центра к окраинам и обратно, а их звонки, смешиваясь с оглушительным рокотом грузовиков, отражались эхом от мраморных стен суда и гранитной громады почтамта. Здесь торопливо сновала туда-сюда масса озабоченных людей, в основном, стройных клерков с задумчивыми лицами и элегантных брокеров с холодным взглядом. Порой попадался политик с красной шеей под ручку с любимой секретаршей или юрисконсульт из мэрии с мрачным землистым лицом. Иногда толпу рассекал пожарный в строгой голубой униформе или полицейский в синем мундире и белых перчатках, который, держа в руке шлем, приглаживал коротко остриженные волосы. Встречались тут и женщины: продавщицы с завлекательными глазками, высокие блондинки, которые могли быть машинистками или кем-то еще, и великое множество пожилых дам. Чем занимались эти последние в деловой части города, ни один разумный человек не рискнул бы даже предположить, но они вместе со всеми торопливо стремились в ту или другую сторону, придавая всему этому потоку вид многоликого существа, спешащего к недостижимой цели.
Читать дальше