Алексей Гришин - Худой мир

Внезапно, зверь поднял взгляд куда-то вверх и кротко вильнул хвостом по старой привычке.

— Уходи, — раздался строгий голос. Зеленый силуэт возвысился над совой. Пес захлопнул пасть и заворчал. Резко дернулась рука — собака трусливо нырнула в кусты. Потом вытянула морду оттуда, быстро схватила брошенный батончик, и скрылась во тьме.

Марина погладила сову по мягким перьям. Та чуть вздрогнула во сне. Девушка стряхнула с платья крошки питательных батончиков, которые птица заглотила с дикой жадностью, и наклонилась поближе к ране. Микромашины деловито копошились, затягивая кожу, словно занавесь. Некоторые проросли перьями и торопливо меняли цвет, пытаясь подобрать правильный окрас.

Выстрел спугнул ее сон, а возня с сопротивляющейся совой разбудила окончательно. Нервно покусывая губу, она посидела на теплом еще спальнике, а потом расстегнула палатку и вылезла в холодную ночь.

Ее глаза непроизвольно выцепили алеющий лагерь. На левом запястье плотно сидел сплетенный из полосатой веревки браслет с компасом. Лиза похвасталась тем, что сделала его сама, и вручила сестре перед уходом. «Вдруг тебе надо будет идти без меня, у тебя же нет Юного Натуралиста», — серьезно объяснила она.

Компас говорил, что Лиза на западе.

«Ее забрали туда», — думала Марина про себя, и сама себя поправляла: «Она сама пошла со своим отцом». Вслед за дрожащей синей стрелкой она посмотрела на север. Где-то там, под ложным дном лесного озера, дремлет смерть. Спит в высокой башне, ожидая прекрасного принца, который разбудит ее поцелуем.

«Поправляйся птица. Поправляйся и лети отсюда прочь, спасайся. А я? Что делать мне?»

Марина хлопнула себя по плечу — комар уже успел насосаться крови и неприятно хлюпнул под ладонью. Она поежилась: куртка осталась в палатке под совой. «Ничего, скоро мы все погреемся», — невесело думала она, нервно рыская глазами по темным кронам. На каждом дереве ей мерещился снайпер, который подстрелит ее, как только она сделает один неверный шаг к своей сестре. Но, как ни напрягала она зрение, ничьих цветных силуэтов не увидела.

Кто-то прошелестел в кустах, и Марина от испуга выставила винтовку. И — тишина. То ли голодный пес ошивался в округе, то ли еще какой зверь. Марина чертыхнулась и поспешно приказала винтовке скрыться, но вдруг задумалась.

Девушка присела на поваленное дерево и стала внимательно осматривать правую руку. Гладкий на ощупь ствол плыл рябью в глазах. Муравьями копошились микромашины, завершая преобразования, устанавливая связи, дорисовывая последние штрихи. Нарисовалось цевье, которое удобно легло в левую руку. Правое плечо надорвало и без того многострадальное платье, выгнулось, окрепло, стало само себе прикладом. Марина увидела, наконец, свою винтовку так, как ее замыслил неведомый создатель.

Внутренний голос подсказал ей присесть, уперевшись спиной в поваленный ствол. Мир вокруг превратился в набор целей. Шутя, словно в тире, Марина прицелилась в ветку высоченной сосны — и та резко приблизилась, перечеркнутая красным перекрестием. Осторожно, лишь бы не сбить прицел, ее тело отштамповало пулю и загнало ее в ствол.

Грянул выстрел. Выстрелы. Канонада выстрелов. Где-то в лесу, далеко от лагеря, но так отчетливо и страшно. Марина опустила ствол, срочно возвращая неотстрелянную пулю в магазин, и испуганно осмотрелась. Ничего не было видно. Ни сполохов, ни огней. Отгремели еще пять выстрелов — четких, хладнокровных, один за другим. Сорвалась и быстро промелькнула какая-то испуганная птица.

А потом раздался стон. Марина сжалась, услышав его. Грозная винтовка дрогнула, расплылась. Еще выстрел вдали, вскрик — и дрожащей рукой она закрыла себе рот, чтобы не закричать. Еще выстрел — и она согнулась, скрючилась за упавшим деревом, как за последней защитой, боясь выдать себя биением испуганного сердца.

Так она просидела очень долго. Вслушивалась в темноту и ждала кого-то, кто придет за ней. Ей вдруг захотелось сорваться с места и бежать в лагерь, к отцу, под его защиту. Страх решил, что вопросы справедливости конкретно сейчас неактуальны, и деловито подзабыл как вчерашний день, так и прошедшие двадцать лет. Косой взгляд на выданную отцом палатку напомнил о подстреленной сове. Дни проведенного в пути месяца развернулись, как туго скрученная пружина, и страх сменился апатией. Марине вдруг стало все равно. Она отогнула полог палатки, забралась внутрь, подвинула дремлющую сову в сторону и завернулась в спальник. Сова открыла желтые глаза, мигнула несколько раз и заснула вновь.