В Бирюк - Чума [СИ]

«Для дезинфекции помещений применяют раствор с мылом (50–80 °C). Состав: 2 % зеленого мыла + 3–5 % карболовой кислоты + 93–95 % воды.

Для дезинфекции белья — 1–2 % растворы, замачивать и выдерживать в течение 2 ч».

Запах несчастья, аромат бедствия.

«Прошло более трех лет, как была снята блокада Ленинграда, но улицы его, здания и в том числе „Кресты“ оставались все такими же — холодными, отсыревшими, отдающими трупным запахом и карболкой».

Этим пахли госпиталя в Первую и Вторую мировые, тифозные бараки и «лагеря для перемещённых лиц». Чуть позже такой же аромат витал над станционными сортирами, заводскими раздевалками, местами лишения свободы и призывными пунктами. Столетие — основной медицинский дезинфектант. Поколения хирургов на уровне рефлексов знали: сначала — тщательно, со щёточкой, вымыть руки карболкой, потом — к столу.

К операционному, если кто не понял.

Сепсис, он же — заражение крови, в 21 в. вещь редкая. Перебирая известные мне случаи десятков смертей, едва ли найду один-два. Здесь — норма.

— А где Петя ваш? Мы с ним в прошлое воскресенье играли. Чего он на улицу не выходит?

— Помер Петенька. Поцарапался. Сгорел в два дня. Отмучился сыночек.

Так заканчиваются почти все проникающие ранения. И многие поверхностные. Боевые или бытовые — не важно.

Ладно — война. Воин знает на что идёт: убивать и умирать. Ладно — бытовые и производственные травмы: сам дурак, аккуратнее надо было. Но есть абсолютно естественный, повсеместный, необходимый для самого существования хомнутых сапиенсом процесс. Закономерно приводящий к смерти от сепсиса.

«Закономерно» — по глупости. По недостаточной хомнутости.

Вена, середина XIX века. «Весёлая Вена».

«Англия — торгует, Франция — воюет, Австрия — танцует». Больше всех танцует Вена. Уже гремит слава Венской придворной оперы, уже Иоганны Штраусы (отец и сын) собирают полные залы и грызутся друг с другом по любому поводу.

Прогресс, господа! Невиданный взлёт европейской цивилизации, экономики, науки и культуры! Эпоха благоденствия! Непрерывный праздник! Блестящие аристократы, прекрасные дамы… Веселье, шампанское, любовь…

Гремит мазурка, юный корнет в гусарском ментике, подпрыгивая и прищёлкивая каблуками, с безграничным восторгом погибает душой в бездонных глаза своей партнёрши.

— Вы… Вы обворожительны!

Её ресницы трепещут. Её щечки розовеют.

До «Летучей мыши» ещё лет тридцать. Но дух оперетты уже наполняет венцев.

Танцующие меняются партнёрами, чтобы спустя фигуру танца снова соприкоснуться кончиками пальцев.

— Мадемуазель! Вы похитили моё сердце! Это смертельный выстрел вечной любви! Будьте моею!

— Ах! Это так внезапно… Завтра приезжайте к нам на ужин. Просить моей руки у батюшки.

Радостный звон церковных колоколов, поздравления, улыбки, лепестки роз, кружащиеся над новобрачными. Счастливый муж на руках вносит молодую в дом:

— Вот наше гнёздышко. Здесь мы будем счастливы! Здесь, в любви и согласии, мы проживём долгую жизнь, у нас будет множество прелестных детей. И начнём прямо сейчас.

Её ресницы трепещут. Её щечки розовеют…

Проходит положенный срок, и взволнованный супруг, преисполненный душевной заботы о своей дражайшей половине, отвозит её в клинику. Поддерживая её телесно — под ручку, морально — словами «милый друг», «душа моя» и пылающим беспредельной любовию взором.

Воротившись на квартиру, устремляется он в приуготовление достойной встречи своему «единственному счастью жизни». Подготовить множество мелочей, потребных для безоблачного существования матери с новорождённым ребёнком.

Мальчик или девочка? А велика ли разница! Моё дитя! Плод нашей любви! Я выращу его настоящим человеком! Я научу его всему, что умею сам! Он пойдёт дальше меня, он будет лучше меня! Всю жизнь, до самой старости, мы, с благоверной моей, будем восхищаться им!