В Бирюк - Приступ [СИ]

Успел бы Жиздор сделать тот десяток шагов — и ищи ветра в поле. Точнее: во Владимире Волынском. С армией, осадой, штурмом и прочими… удовольствиями.

Слуги верхами кинулись по дороге назад, к Нивке. Одного срубили в сотне метров, второй оказался резов: так и ушёл. Через час в Киеве будут знать. И о моём появлении в здешних местах, и о гибели Великого Князя.

Несколько преждевременно. Увы — не исправить.

Возле переднего возка вдруг начался крик, визг, какая-то возня.

Салман, что-то говоривший в занавешенную кошмой дверь возка, вдруг рявкнул, всунулся туда и выдернул, держа за грудки, какую-то бабу. Бросил её ничком в снег. Боец, стоявший рядом, наступил бабе на спину, стянул ремнём локти на спине.

Стоявший на коленях у соседнего возка слуга вдруг вскочил, выдернул ножик засапожный и… и лёг: верховой в трёх шагах толкнул коня, прыжок и палаш разрубил голову «вскакуну». Хорошо гридень бьёт, по уставу, «с проворотом». Бедняга ещё не успел упасть, а половинка его черепушки, разбрызгивая в полёте мозги, отлетела в снег. Почти под нос той бабы, которая и со связанными руками пыталась подняться. Та так и замерла на коленях.

Потом, заметив рядом здоровенные копыта-тарелки моего Сивки потрясенно посмотрела на них, подняла голову.

Немолода, лет тридцать, чистое белое правильное лицо, рот приоткрыт и видны зубы, вроде — целые, хотя бы передние. Глаза большие, с зеленью. И это всё, что можно сказать о русской женщине зимой. Цвет волос? — а фиг его знает. Нижний белый платок-повойник завязан плотно: ни локона снаружи. Верхний от рывков перекошен, сполз. А платок-то хорош. Снежно-белый палантин козьей шерсти тонкой работы. Я такой как-то Трифе дарил. Гречанка, типа, мёрзнет.

Женщина перевела взгляд с моего лица на лицо Жиздора в моей руке. Лицо её начало кривиться, зубы сжались, губы начали дрожать. Она начала скулить. Всё громче.

Я автоматом встряхнул голову, с неё снова упали капли крови.

Когда ж оно всё вытечет? Вроде не такая уж большая. Представляете, какая здоровенная лужа натекла с той головы, которая «Бой Руслана с головой»? — Целое озеро.

Подвывая всё громче, женщина попыталась подползти на коленях к упавшим на снег кровавым каплям. Вновь, как Жиздор несколько минут назад, наступила на одежду, ткнулась лицом в снег, вскинула голову, пытаясь подняться, дотянуться до этой «грозди рябины на снегу».

Гридень фыркнул и снова поставил ей сапог на спину.

— Кто такая?

— Княгиня. Баба евоная (гридень кивнул на голову в моей руке). Упрямая такая. Живенькая. Всё елозит. Покамест — под сапогом. Ни чё, наелозится под чем другим — утишится. Ноныча — не как давеча. Откняжилась. Робе-то полонённой не сильно гонор являть. До плёточки, не далее.

Ё! А я и не подумал. Полон — рабы. Имущество победителя. Двуногая скотинка. Как, к примеру, захваченные кони. Хочу — верхом езжу, хочу — собакам на мясо пущу, хочу — подручному подарю.

Я-то у себя привык, что пленные, переселенцы, принужденные и добровольные… — общественное достояние. Общенародное. Труд. резерв. Гос. имущество. Каждая категория — со своим набором продуманных, прописанных ограничений. Направленных на решение трёх задач: обеспечение порядка, общественно-полезный труд, трансформация индивидуума в полноценного гражданина, стрелочника.

У меня, например, полонян под кнут не вывешивают. Зачем? Нормальному человеку мозги вправляются словом, примером, трудом. Для безобразников, лодырей, тупиц есть Христодул. Вот там — «да». Богу — богово, кесарю — кесарево, а дураку — плети.

Уточню во избежание: мои игры в «рабовладельческом» поле, с той же Ростиславой, например, имеют характер психологический. «Рабство» — табличка лишь на одной из дверей в подвалы «доминирования». Есть и другие входы. «Вера», например.

Такие экзерцисы работают только потому, что у моих объектов есть вот это, «с молоком матери» впитанное, понимание доли раба. Опыт пребывания в таком статусе, стереотипов поведения, границ допустимости. «Опыт», если не свой собственный, то многих в своём близком окружении.

Часто с первого вздоха, первого взгляда в жизни: кормилица — раба. За неё двойная рабская вира: 12 гривен. Это — если чужую убить. Если свою… По «Русской Правде» хозяин ограничен только в одном: при убийстве своего раба спьяну — вира одна гривна. А остальное… Хоть с кашей ешь, хоть на хлеб намазывай. Просто по своей рабовладельческой дурости. Самодурости.

Эти люди становятся рабами и рабынями не потому, что я такой «крутой доминатор», а потому что они к этому готовы. «Почва душ» вспахана и удобрена. Давно, всегда. Мои слова и фокусы ложатся в ждущие этого сева «борозды». И дают устойчивые всходы. С питекантропами или папуасами так не прошло бы.