В Бирюк - Венец [СИ]

Андрей тяжело поворачивается всем корпусом вправо. Разглядывает «гречников» и смоленских. Будто пытается проникнуть в их мысли, вызнать их тайные ковы. Он прекрасно понимает кто тут «кукловод». А они понимают, что он понимает. Но слов не сказано, имён не названо. Ваши понималки — ваши проблемы. «Улыбаемся и машем». Впрочем, что Благочестник, что Попрыгунчик не машут, а держат на лицах скорбное выражение: «божье поля — это так… некошерно». Один Храбрый нагло лыбится: сейчас Ваньку или в дерьмо, или в могилу. Или — туда и туда последовательно.

Андрей снова окидывает нас с Бастием взглядом. И резко встаёт, опершись на посох.

— Да. Перед Красным крыльцом. Пошли.

Блин! Рисковый мужик. Любит риски рисковать. И моей головой тоже.

Бормоча, топоча и гомоня, допивая недопитое и доедая неуспетое, «цвет земли Русской» в количестве двух сотен вятших и витязнутых голов, вываливается, уже в четвёртый раз за нынешний банкет, на свежий воздух.

На дворе глубокие синие сумерки. Которые разрываются в клочья всевозможными лампадами, свечами и факелами.

Народ расползается по галерее-гульбищу, вытягивается в неровную линию по земле вдоль фасада. Внизу крыльца устанавливают «дубовое чудовище» — царский трон. Крыльцо, как на Руси принято, крытое: обзор ограничен, с верхней площадки поля не видно. В кресле устраивается «сам». Меч — на поясе, посох — в руке. А крест Ольгин где? На столе остался? — Как бы не спёрли.

«Как бы не спёрли» — постоянно действующий фактор. Вот бежит рысцой мой конвой, Сивку моего ведут. Но один боец остался с конями, ещё один сторожит пресловутый «Оплечный деисус».

Я вспоминаю своё предыдущее «божье поле». И не я один:

— Эй, Воевода, а раздеваться, как в Мологе, будешь?

Молодой мужчина кричит мне, перевесившись через перила гульбища. Вроде, из участников того похода. Пять лет прошло, многие изменились, не сразу узнаешь.

Улыбаясь отвечаю:

— Не. Холодно. Неохота на снегу дрожать. Так только — железяки сниму. Чтобы Богородицу недоверием не обидеть.

Народ не сразу врубается в связку: лишнее железо — обида Богоматери. Парень из Мологи громко просвещает в духе:

— Да он там… одном платочке, в одних порточках… тощий мелкий плешивый… но — Царица Небесная щастит… покров-то, сами понимаете… а с чего он в платочке? не понял, что ли?

Это — не вся и не всё правда. Но рассказывать так рассказчику приятнее.

А я грущу: мне б сюда моих тогдашних однохоругвенников. Чтобы они тотализатор быстренько сварганили. Не за ради прибыли, а для изучения общественного мнения. Интересно бы знать: кто против меня ставить будет.

Подскочивший Пантелеймон принимает в руки лишнее: шлем, портупею с палашом и кошелём на поясе, с огрызками на заплечных ремнях. Снимаю косынку с головы, встряхиваю, демонстративно кручу, как перед цирковым фокусом. Снова одеваю бандану. Затягиваю узел. Расстёгиваю обшлага кафтана, развожу плечи, потягиваюсь, приседаю, шевелю растопыренными пальцами. Похлопываю Сивку по шею, машу ребятам: коня уведите, сами отойдите.

— Я готов.

Боголюбский смотрит зло, недоверчиво.

Уверен, что описание «божьего поля» в Мологе он ещё в Бряхимовском походе не раз выслушал. Во всех, включая придуманные, подробностях. И про другие мои художества в близких жанрах информирован. Но не видел. Тут бой, а Ванька оружие снимает, слуге отдаёт. Непонятно. Бесит.

Переводит взгляд на подъехавшего Бастия.

Вот где полный порядок: высокий породистый конь, могучий витязь, дорогой доспех, добрый клинок. Шлем, кольчуга, оплечье, поручи, щит, копьё. Сразу видно: вышел славный богатырь да на честн о й бой.

Я-то и так против Бастия мелковат. А уж в его конно-копейном варианте…

Андрей злится. Он опытнейший воин, он знает, как должен выглядеть поединщик, как мелочи, типа длины клинка и формы стремян, могут оказать решающее значение на исход схватки. А я от всего этого отказываюсь.

Не можно пешему один на один биться против конного! Это ж все знают! Но… Неужто и вправду — Ваньку Богородица боронит?

Да мы все! Люди православные! Только милостью её и живы! Но вот так прямо…

Непонятно. Это приводит в бешенство. «Бешеный Китай» становится всё более «бешеным» и всё более «китайским» — зло прищуривается.

— Ну, коли так, расходитесь. Как махну — бой.

Мы расходимся, каждый шагов на сорок в сторону. Позвякивают копыта Бастиева коня. Камень площадки оттаял за день, теперь, к вечеру, схватился наледью.