Йен Уотсон - Блудницы Вавилона

Дебору перспектива службы у храма любви отнюдь не пугала. Скорее наоборот.

Или, может быть, она специально завела разговор на эту тему в надежде, что прохожим окажется он? Возможно, желая испытать всю гамму острых чувств, от трепетного ожидания до сладостного восторга, она рассчитывала все же избежать реальности знакомства с абсолютным чужаком?

Алекс уже знал, что не он бросит ей на колени заветную монету с изображением царя Александра. Поступить так было бы предательством по отношению к Вавилону. Он надеялся, что Дебора поймет это.

Позднее — при условии, что они оба станут гражданами Вавилона — он, может быть, поборется за Дебору у аукционного помоста на брачном рынке города. (Такой обычай распространялся на бесприданниц.) Может быть.

Алекс нисколько не сомневался, что получит вавилонское гражданство уже в конце первого испытательного месяца. Он войдет в Вавилонскую башню, чтобы усвоить местный язык, в сонном полутрансе провалявшись неделю под гипнозом в каком-нибудь каменном мешке. А выйдя оттуда, отпустит волосы, наденет тюрбан, натрется благовониями и возьмет в руки элегантный посох.

Он не хотел становиться обычным грекоговоряшим туристом, покидающим город после месячного визита с тем, чтобы поделиться своими впечатлениями, восторженными или отвратительными, с университетскими инструкторами. Вавилону нужны десятки тысяч граждан. Строительство закончилось всего лишь пять лет назад. Алекс станет вавилонянином, он найдет свое место.

— В ушах звон непрерывный. — Дебора произнесла это на греческом.

Алекс дотронулся до ее запястья и тут же убрал руку.

— Звон пройдет. Пройдет.

Что не так? Может быть, он неверно ее понял? Может быть, она хотела разделить с ним свои чувства?

Так, не так. Верно, не верно. В таком путешествии, где разделить правильное и неправильное невозможно, лучше всего помолчать. Что и делали другие пассажиры. Погрузившись в себя, они словно собирались с силами перед тем, как взвалить на плечи громадный камень, принять тяжесть целого нового мира. Обычной пустой болтовни почти не было; только затихающий шум в головах.

Алекс подумал было, что Дебора, настроенная на одну с ним волну, откликается на его собственные мысли. Но нет, она определенно цитировала кого-то. Да, так и есть. Любовная лирика Сафо. В Вавилоне эта жившая в седьмом веке поэтесса вовсе не казалась анахронизмом.

Гул в голове почти сошел на нет; тогда какой же звон она имеет в виду? Имеет ли он отношение к нему, Алексу? Или к Вавилону? Или к храму Иштар, этому священному борделю?

Дебора приехала из Нью-Йорка, для Алекса чуть ли не из другого мира. Возможно, нью-йоркская жизнь давала ей некое преимущество в смысле понимания Вавилона? Там она работала компьютерным техником и мечтала стать актрисой, но мечта умерла, сменившись желанием прожить наконец роль по-настоящему.

Больше о ее прошлом Алекс ничего не знал; впрочем, и о себе он рассказал совсем немного. Прибыв десять дней назад в гиперсовременный городок Эвристика, к югу от Каса-Гранде на автостраде № 8, все участники проекта расстались с прошлым. Их цель: встретиться с временем, которое можно было бы назвать будущим в прошедшем, в минувшем, правда, не в их персональном прошлом.

Они прилетели в аэропорт Скай-Харбор в Финиксе, откуда их и еще тридцать с небольшим человек доставили на автобусе в Институт будущего, находящийся в затерянном в пустыне городке Эвристика. В автобусе они — не совсем случайно — сели вместе и только там вскользь упомянули о своей прежней жизни.

Эвристика. Название, звучащее не слишком претенциозно в ряду расположенных неподалеку городишек. Таких, например, как Ацтек. Или Мекка. Или Багдад. Саломея. Конечно, «эвристика» — это искусство задавать вопросы, и само слово, как знал теперь Алекс, пришло из древнегреческого.

Будучи гиперсовременным, городок Эвристика был и практически невидимым — как невидимо и само будущее. Находился он преимущественно под землей, а его окна встраивались в потолок. Такой энергосберегающий дизайн должен был скрыть истинные размеры института, которые могли существенно отличаться от действительного стеклянного оазиса, крохотных мерцающих лужиц, видимых с борта пролетающего самолета, — шахматная доска миражей или зеркал. Скорее зеркал. Институт будущего и впрямь представлял собой фасеточное зеркало, отражающее прошлое в будущее. И какие же лица своих выпускников он являл? Алекс пока не знал. А когда узнает, сможет ли узнать себя в новом обличье? Или Дебору?