В Бирюк - Обязалово [СИ]

Вот, много раз говорил я людям: ты — в воле моей. А ведь моя воля — куда обычной воли вольнее. Ведь приняв её человек от всех других волей, которые его со всех сторон как тенета паучиные опутывают, как стены тюремные — хода не дают, освобождается. Моя воля — человеку воля, его воля — ему же неволие. В моей воле жить — храбрым надо быть. А Елица-то и изначально храбра была. Вот и вышло так, что она дуб Перунов — в щепу разнесла, Кривее-Кривайто ихнего — в лоскутки порвала. Полный двор в Ромовом городище — мертвяками набила. Она — осмелилась. А смелость её — и от той минутки, когда подруженьки на моей постели игралися.

Что, детка, и охота дилижансик попробовать прошла? Подумать хочешь? Ну-ну. Надумаешь осмелеть — скажешь.

Я уже говорил о принципиальной разнице двух стилей мужской жизни? Один — перехватчик-осеменитель, по фольку: «наше дело не рожать — сунул, плюнул и бежать». Другой — садовник: «как сделать английский газон? — очень просто: берёшь лужайку, и стрижёшь её каждый день. Триста лет».

Гоголь довольно подробно описал разницу:

«Мужчины здесь, как и везде, были двух родов: одни тоненькие, которые всё увивались около дам; некоторые из них были такого рода, что с трудом можно было отличить их от петербургских: имели так же весьма чисто, обдуманно и со вкусом зачесанные бакенбарды, или просто благовидные, весьма гладко выбритые овалы лиц, так же небрежно подседали к дамам, так же говорили по-французски и смешили дам так же, как и в Петербурге. Другой род мужчин составляли толстые или такие же, как Чичиков, то-есть не так чтобы слишком толстые, однако ж и не тонкие. Эти, напротив того, косились и пятились от дам и посматривали только по сторонам, не расставлял ли где губернаторский слуга зеленого стола для виста. Лица у них были полные и круглые, на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват; волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер чорт меня побери, как говорят французы; волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и крепкие. Это были почетные чиновники в городе. Увы! толстые умеют лучше на этом свете обделывать дела свои, нежели тоненькие. Тоненькие служат больше по особенным поручениям или только числятся и виляют туда и сюда; их существование как-то слишком легко, воздушно и совсем ненадежно. Толстые же никогда не занимают косвенных мест, а всё прямые, и уж если сядут где, то сядут надежно и крепко, так что скорей место затрещит и угнется под ними, а уж они не слетят. Наружного блеска они не любят; на них фрак не так ловко скроен, как у тоненьких, зато в шкатулках благодать божия. У тоненького в три года не остается ни одной души, не заложенной в ломбард; у толстого спокойно, глядь, и явился где-нибудь в конце города дом, купленный на имя жены, потом в другом конце другой дом, потом близ города деревенька, потом и село со всеми угодьями. Наконец толстый, послуживши богу и государю, заслуживши всеобщее уважение, оставляет службу, перебирается и делается помещиком, славным русским барином, хлебосолом, и живет, и хорошо живет. А после него опять тоненькие наследники спускают, по русскому обычаю, на курьерских всё отцовское добро».

Я, по привычкам своим, скорее не «тонкий». Огородник я: «огород надо копать». Каждый день. И каждый день «в моём огороде» вылезает какой-нибудь… «овощ».

Сижу я как-то вечерком, вправляю мозги Точильщику. Камень на шпиндель надо надёжно насаживать. Я понимаю: силёнок ещё у малька маловато — ну так позвал бы кого. Или приспособу какую… Вваливается сигнальшик и орать:

— Таммма…! Эттта…!! Идут…!! С-с-снизу…!!!

Твоюмать не ругавшись! Опять черти князей русских несут?!

— Не… Эта… Во! Купцы! Рязанские!! С хлебом!!!

Оглушил-то как. А как перепугал! Да я от таких волнений… без всякого прогрессизма дуба дам. Без дерижопля помру.

— Выйди. Подумай — что сказать должен. Постучись. Войди. Скажи внятно, с чувством, с толком, с расстановкой.

С четвёртого раза. Ну, более-менее. Хотя морду кривит и в носу ковыряет.

— Сколько лодей? Сколько людей? Как гружёные? Какое оружие?

— Дык… Ну… Не сигналили.

Всё, блин, терпелка кончалась — завтра начну русских людей русским словам учить. Чтобы они на русском языке… корректно ботали. Внятно и разборчиво. Но — завтра. А пока — команде подъём, брони вздеть, выходи строиться. Ходу, ребятки, будем прошлогоднее дерьмо убирать, новое… изготавливать.

Раньше две здешние общины — «Паучья весь» да голядские «велесоиды» — установили «прочные, взаимовыгодные торговые связи» с группой рязанских купцов-прасолов. Рязанцы таскали сюда барками хлеб по весне и брали товар от общин.