Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

— Тогда займемся самым важным — техникой, — объявила Беллинсгаузен, не замечая, что тем самым отрицает литературу как одну из движущих сил общества. — Перед вами сотрудник, работающий по тематике «Смазка и...» Что там у вас еще? — быстро спросила она Глиняного.

Тот смутился:

— Мотор в целом.

И он произнес несколько общих фраз о пагубных последствиях ржавчины и целительных свойствах минерального масла, а затем, расстелив на столе таблицы, начал скороговоркой объяснять их, водя пальцем по колонкам и для большей убедительности подчеркивая самые большие цифры ногтем.

Но поскольку он не знал иностранных языков, а гости — русского, Виктория Георгиевна предложила осмотреть лаборатории.

Стайка иностранцев выпорхнула из кабинета, Глиняный и Песьяков переглянулись, после чего Песьяков облегченно вздохнул, а Глиняный, отерев со лба пот, побежал догонять делегацию.

Осмотр шел без неожиданностей до тех пор, пока гости, заблудившись, не очутились в подвале около двери, за которой обычно сидел Костя Кулибин.

— А тут что? — спросил уставший меньше всех представитель Южной Америки.

— Так, пустяки, — быстро сказала Виктория Георгиевна и хотела было пройти, потому что знала — никакого порядка и чистоты там, где работает этот странный юноша, быть не может, но сделала она это недостаточно быстро, и бронзовый от загара южноамериканец, пробормотав «буэнас диас», уже вошел в дверь. Следом за ним протиснулось еще несколько человек. Раздосадованная директор осталась в коридоре, но уже через несколько минут сквозь открытую дверь до нее донеслись какие-то восклицания, кто-то несколько раз по-испански выкрикнул: «О-оо! Мучо интересанто!» Раздались аплодисменты, и ей пришлось войти.

Окруженный тесным кольцом иностранцев, за грубым массивным столом сидел Костя, а перед ним, укрепленный на металлическом двойном кронштейне, стоял предмет, который Виктория Георгиевна сначала приняла за аккумулятор коричневого цвета (к нему подходили со всех сторон провода и трубки) и только потом, присмотревшись, поняла, что это обыкновенный, но странным образом изрезанный кирпич.

— Вот тут я высверлил... Сверлить — «боорен»... И присоединил —«англиидерн», — используя в разговоре с южноамериканцем почему-то немецкий язык, — объяснял Костя. — Сюда поступает бензин, а здесь у меня искра...

Увидев на лицах автомобильных специалистов из-за рубежа неподдельный интерес, Костя привстал, повернул на бачке с бензином краник, прицепил к аккумулятору проводок, крутанул ручку, и в глухом, спертом от дыхания заинтригованных иностранцев воздухе раздался ритмичный стук.

Услыхав его, зарубежные гости зацокали языками и начали переглядываться. При этом они снова стали восклицать «колоссаль!» и «фантастик!».

— Ну как? Сойдет? — добродушно спросил Кулибин у гостей.

Виктория Георгиевна была опытным руководителем — улыбаясь, она стала принимать поздравления. В комнатку протискивались все новые и новые лица, каждому хотелось прикоснуться к удивительному механизму, его трогали руками, радостно вскрикнув, отдергивали пальцы, приблизив ухо, слушали приглушенный, ровный, как сердечные удары, стук поршенька и, наслушавшись всласть, снова поздравляли директора.

Когда последний из иностранцев вышел из комнатки, Виктория Георгиевна посмотрела в глаза Косте.

— Что тут происходит, вы можете мне объяснить? — с резкостью, рожденной в борьбе на водных регатах, грозно спросила она. — Что это тут у вас на столе?

— Двигатель, — не понимая, чем директор рассержена, радостно объяснил Костя. — Понимаете, больно кирпич удачный попался, дырки сверлить трудно, но жар хорошо держит. Не крошится и не горит.

Не зная, что добавить еще, он тронул ключ зажигания, и комнату опять наполнил неторопливый, почти неслышный стук работающего мотора.

К полудню слухи об изобретенной им удивительной машине заполнили институт.

Машина... Уважительное, почти благоговейное отношение сложилось у русского человека к этому слову. Никто не знает, какой ученый немец или просоленный морскими ветрами английский мореход завез его к нам. Но подхватил его быстрый разумом мужик, запомнил, переделав затем в чудовищную «махину» и в ироническую «махинацию». А уж полюбив однажды, стал присваивать его самым главным, определяющим век снарядам. Так на памяти наших дедов просто «машиною» называли и машину паровую, и машину швейную. Из помогающих нам передвигаться устройств чести быть «машиною» сперва удостоился велосипед, затем автомобиль, наконец самолет, а теперь смотришь выступление по телевидению космонавта и ждешь: как назовет он ракету, которая подняла его в заоблачные выси над землей? Ага, вот и назвал: «хорошая машина»...