Александр Громов - Простолюдин

Зима оказалась как зима, ничуть не холоднее нормы, но весна задержалась. Снег на полях таял лениво и полностью сошел только в мае, а в лесу продержался до начала июня. Начало лета не порадовало теплом. Даже в ясные дни солнечный диск выглядел каким-то мутным и таращился на нас с неба, как бельмо. Мика был озабочен.

- Похолодание в средних широтах наступит раньше, чем мы думали, - сказал он мне, как будто я разучился ощущать кожей и легкими температуру воздуха. - Оно уже начинается.

- А модели? - спросил я.

- Ну что модели... Разработай такую модель атмосферы, чтобы она учитывала все до единого факторы плюс случайные флуктуации, и я первый скажу, что ты гений, каких не бывало... Может, как раз сыграл роль какой-нибудь случайный взбрык... Не знаю! Скоро наши мудрецы пересчитают, тогда станет ясно...

Пересчет на тех же моделях с новыми вводными показал, что неприятности с урожаем начнутся уже в текущем году.

Мы не стали скрывать прогноз от колонистов. Совещание по этому поводу затянулось за полночь. Все кричали. Попытки экс-герцога ввести дискуссию в конструктивное русло не привели ни к чему - на Бермудского обращали мало внимания. Старик чуть не плакал: власть - эфемерная, призрачная, но все же власть - уходила из его подагрических рук. Зато Анжела пыталась заправлять и распоряжаться. Лора шипела дикой кошкой. Оскорбления и издевки так и сыпались с обеих сторон. Почему две наши леди не подрались, не знаю - просто сообщаю удивительный факт. Когда все выдохлись, встал малозаметный мужчина средних лет, имени которого я не удосужился запомнить, и сказал скромненько:

- Я тут написал кое-что...

Послышались стоны: всем, в том числе мне, показалось, что он говорит о каком-нибудь пространном меморандуме или проекте декларации. Ничего подобного - речь шла о музыке. Не сходя с места, он насвистел несколько простеньких, но запоминающихся мелодий.

- Ну вот... - запинаясь, подытожил доморощенный музыкант, - я подумал, что если кто-нибудь возьмется написать стихи... зажигательные такие... а ко второму опусу - печальные... сам я, к большому сожалению, не поэт...

- Превосходно! Это то, что нам позарез нужно! - с воодушевлением продребезжал Бермудский, и несколько человек дружно зааплодировали мастеру художественного свиста. Я тоже похлопал в ладоши, хоть и чертыхался потом: один из мотивчиков прилип ко мне намертво и изводил несколько суток. Но таковы, наверное, и должны быть песни революционных масс.

На следующий день Мика куда-то увез свистуна, а назад вернулся один:

- Там ему найдут применение... Я думал - балласт, а он талант...

Под "там" понимался, надо думать, отдел пропаганды реального подполья. Я не сомневался: там сыщут поэтов-песенников. А не сыщут, так сочинят сами. Это их работа - сочинять слова.

В данный момент они гальванизировали угасающее недовольство населения пострадавших районов нерадивостью местных чиновников и слишком уж нерасторопными действиями верховной власти. Главными мишенями были громоздкость имперской бюрократической машины и произвол полиции. Когда на Сулавеси повязали какую-то банду, разграбившую продуктовый склад, наши пропагандисты взвились: люди просто хотели есть! Может, так оно и было, не знаю. Да и не важно это. "Хлеб - голодным! Свободу - всем!" Эти крики звучали все громче. Как они распространялись - не ведаю, но скорость распространения впечатляла. Даже правительство сочло нужным предостеречь верноподданных от "ложных анархических лозунгов". Тщетно. Товар под названием "свобода" еще тысячу лет не протухнет. Люди глупы. Кто, как не я знал цену полной свободы. На Луне у меня ее было предостаточно, хоть смакуй, хоть объедайся. И я сбежал от такой свободы.

У каждого своя свобода - вот что я понял. И сам, как ни крути, служил именно идее свободы - освобождению человечества от унизительной власти искусственного разума-господина. Ну а если бы не Инфос? Предположим, что его не было бы вовсе, а феодальная система, напротив, существовала, и неважно, что без первого не возникло бы второе. В теории можно ведь рассмотреть и такую гипотетическую ситуацию. Тогда как? Копаясь в себе в редкие свободные часы, я с отвращением сознавал: вероятно, я, побрыкавшись какой-то срок, примирился бы в конце концов и с титулом, и с высшим обществом, гниловатым, но, по правде говоря, состоящим не только из Жужмуйских и Анаков-Кракатау. Джоанна помогла бы примирению. Наверное, я стал бы оппозиционером, фрондером, но революционером - очень вряд ли.