Юрий Иваниченко - Хроника миража [сборник рассказов]

Пилоты не любят врачей, Олег Рубан отнюдь не составлял исключения. Даже Ли, своего многолетнего спутника, что называется испытанного боевого товарища, он любил только до тех пор, пока Ли выполнял, педантично и точно, функции штурмана, планетолога и собеседника. Но стоило Рубану пожаловаться или просто захандрить, как тут же у верного Ли появлялся профессиональный блеск в раскосых глазах, распахивался медицинский бокс-Диагност, или, в лучшем случае, смачно чавкали присоски стимуляторов, превращая Олега в нечто ежеподобное. Что и говорить, после этого физическое состояние улучшалось, зато надолго портились отношения.

Но жаловаться можно было только на недуги телесные. Что же касается всяких видений и впечатлений — Рубан категорически избегал любых упоминаний. Зарекся. С полгода тому, когда это _началось_ впервые, — он рассказал другу Ли, что посещает его некое странное _ощущение_… - и в награду получил добрый месяц изощренных экзекуций. Хорошо хоть Ли не поделился информацией с кем не следует на Трансплутоне — иначе куковать бы тогда пилоту-разведчику в тихом стационаре далеко от Земли, созерцая ленивые звезды сквозь купол.

Пожалел его Ли. Впрочем, может, и не пожалел, поделикатничал не по врожденной доброте, а потому что коней на переправе не меняют; не хотелось оставаться Второму, штурману, без Первого, когда свалились на бедный «Вайгач» непривычная работа и Паттег.

Впрочем, вернее — в обратном порядке сначала — Паттег, а потом непривычная работа. Патруль.

Паттег — патрульный. Оказалось, что за столетие Всеобщего Мира, когда уже и мальчишки перестала играть в войну, и военные видики превратились а раздел учебной программы, охотничьи инстинкты атрофировались далеко не у всех…

Разведка длилась полтора года. «Вайгач» улетал, когда ничто не предвещало осложнений космической экспансии — а вернулся, когда вовсю уже орудовал Патруль, и добрая половина обитателей Трансплутона щеголяла в красивейшей форме. Так что, не до психоисследований пилота Рубана здесь было тогда. «Вайгач» в пожарной спешке разгружали, заправляли, обвешивали оружием и (кажется, даже не спрашивая согласия экипажа), приписали к Третьей Патрульной эскадре, отправляющейся к Угольному Мешку. Только успевай поворачиваться и на ходу ловить новости, накопившиеся в Системе за месяцы разлуки…

А новости оказались печальными. Нет, на Земле все в порядке, бравые экологи завершали превращение матушки-страдалицы из Промзоны в культурно-аграрно-курортную.

Все в порядке было и в Ближнем Космосе, на лунных верфях, заводах-автоматах Пояса, в Малых Сферах, на Титане и даже Трансплутоне. Но дальше…

Первый тяжелый звездолет с переселенцами, ушедший к системе Бетельгейзе, был внезапно атакован. Мертвый, искореженный, оплавленный кусок металла случайно засекли и опознали Разведчики на баллистической траектории, далеко от Земли и Бетельгейзе… Ракеты ударили по рубке и жилым отсекам — погибли все…

И второй тяжелый звездолет был безжалостно расстрелян, и только спустя три месяца своего времени, вскоре после отлета «Вайгача», дотянул на малом, планетарном ходу до границы устойчивой связи. В живых оставалось только трое — механики, которых ракетная атака застала в кормовом отсеке.

Тогда-то создали Патруль, развернули тщательное прочесывание подозрительных секторов Дальнего Космоса; тогда-то и родилось название: сначала — просто Черный, затем — Черный Ангел.

На Трансплутоне «Вайгач» ожидали — формировалась очередная эскадра, Пятерка, на патрулирование в районе Угольного Мешка.

Ожидал звездолет и старший патрульный, Владимир Паттег, — по уставу он возглавлял теперь борт. Согласие Рубана и Ли, кажется, все-таки опросили, хотя я вопрошающие, и ответствующие знали, что сие лишь формальность. Рубан и Ли согласились — и впряглись в срочную работу: переоборудовать мирный разведчик в Патрульный Борт. Тут не до психологов или психиатров! Некогда разбираться высокоученой братии, с чего вдруг солидному пилоту-разведчику стало казаться, что некто за ним следит. Не на Трансплутоне — в глубине космической ночи. Нет, даже не так: не за ним, не за его действиями, а за мыслями, за тем, что происходит в его душе. Если бы за действиями — то цена сему известна: даже такой неспециалист, как Рубан, поставил бы себе диагноз и сам, добровольно, пал в удушающие объятия врачей, предварительно распростившись с Космосом.

Непривычные то были ощущения, не напоминали они Рубану даже фантазий туманной юности, когда казалось порой, что ты — совсем не ты, а герой некоего видика, и дело происходит не в обычной жизни, а в пространстве никем не виданного еще фильма.