Юрий Иваниченко - Хроника миража [сборник рассказов]

Машинально еще Сергей шел вдоль ряда приборов и, казалось, что-то записывал в оперативном журнале и только спустя добрых полминуты остановился:

— Признался? В чем?

— В убийстве. Ты убил мою дочь. Ты убил сто тринадцать тысяч двести… — Афанасий Михайлович быстро взглянул на часы и поправился: — Сто тринадцать тысяч триста детей. А будешь убивать по тысяче каждую неделю, если тебя не остановить.

Несколько секунд Чумак молчал. Казалось, что он борется с какой-то сильной болью. Потом он отозвался негромко и спокойно:

— Все. Теперь ты знаешь. Теперь ничего не изменит моя смерть: ты ничего не сможешь забыть. Совесть не убьешь.

— Дядько Панас! — Сергей, не выдержав, подскочил к Чумаку и схватив его за грудки, — да опомнитесь вы! Нашли виноватого! Гемосольвия же — это болезнь, да, страшная, да, неизлечимая, да, от нее умирают дети во всех странах, и может быть, действительно умерло уже сто тридцать тысяч — но я-то при чем?

— «Чистое небо», — бросил Чумак, и с неожиданной силой сжав Сергеевы запястья, отстранил его от себя. И посмотрел так, что показалось Острожко: все возможно, и как знать, что застанет напарник, когда войдет сюда через полчаса.

Будто убаюкивая, отвлекая, пытаясь разрядить напряжение, Сергей заговорил:

— Но это же программа во спасение человечества. Вы же старше меня, должны хорошо помнить, что творилось два десятилетия назад: кислотные дожди, смог, чудовищные домны, заводы, горы шлаков, карьеры, рудники, шахты — а сейчас? Все сырье дают диализные установки. Это же вековая мечта человечества: получать все сырье из океана. А стеллаторы наконец обеспечили энергией. Последние ТЭЦ закрыты, и уже решено столько проблем: голод победили… «Чистое небо» — это…

— Когда Сатурн начинает пожирать своих детей, Сатурна следует уничтожить, — раздельно произнес Афанасий Михайлович.

— Да с чего вы взяли, что «Чистое небо» имеет какое-то отношение к гемосольвии? — спросил Сергей, внимательно глядя Чумаку в лицо. — Это болезненная странная идея…

— Договаривайте, — бросил Чумак, недобро оскалясь. — Сумасшедшая идея. Бред сумасшедшего. Мне тоже однажды показалось… Показалось, что весь мир сошел с ума, если не хочет замечать очевидного. Но весь мир не может сойти с ума. А вот не замечать — потому что нельзя _такое_ замечать, потому что невыгодно, недопустимо, лишает приятного упования на «авось пронесет» может. Да и сам я не хотел понимать, думал, что все это — расплата за прошлый век… А это мы сами, «кудесники двадцать первого века…»

Чумак засмеялся сухо и зло, как залаял. И тут же, оборвав смех, вперил в Сергея горящие глаза:

— Что ты знаешь о гемосольвии?

Сергей, как впрочем все культурные люди после того, как счет жертв пошел на тысячи, не пропускал статьи в периодичке, и без особого напряжения сказал о том, что это — болезнь крови, вроде как ее разжижение, отсюда и название «гемосольвия». Отказывают кроветворные органы, и не помогают ни пересадка тканей, ни переливания. И что болеют только дети, а причины болезни не установлены.

— Нет никакого лечения, — подтвердил Чумак, — уходят дети. Уходит будущее. А виноваты — вы. Вы, со своим «Чистым небом». И знаете это, обязаны знать — но не хотите даже выслушать…

— Да никто этого не знает я не может знать, потому что…

— Потому что, — резко повысил голос Афанасий Михайлович, — знать страшно. А не знать — удобно. Потому что вы не спасители-альтруисты, вы делаете _чистое небо_ для себя, только для себя, чтобы вам было сытно и приятно, потому что сразу поняли: вас гемосольвия не коснется. После вас ну хоть потоп — вам нужно, чтобы _при вас_ были чистое небо, уютная планета. Вы покупаете комфорт ценою детских жизней — и только поэтому не хотите одновременно посмотреть на формулу морской воды и формулу крови! Только поэтому не хотите сопоставить динамику гемосольвии и прирост мощностей диализаторов! Не хотите понять, что чем больше вы разжижаете море, тем прозрачнее становится кровь детей. Не хотите понять, что вы убийцы. Не хотите даже выслушать, пока вас не заставить, не взять за горло, не положить руку на термоядерный синтезатор, на стеллатор!

Нет, Чумак не попытался встать, не сделал ничего, что напоминало бы попытку перейти к активным действиям. Только говорил убежденно, с напором, и в каждое слово, казалось, вкладывая всю душу.

Но тем не менее это уже был язык логики, фактов и предположений, здесь можно и должно было оперировать категориями разума. Не дикое обвинение лично Сергея, а обвинение системы действий, всего того, что входило в программу «Чистого неба». Того, что составляло, по убеждению Острожко и миллионов землян, выход из экологического тупика. Выход, не затрагивающий достижения и завоевания технической цивилизации.