Павел Иевлев - Часы Судного дня

Мелкой было жалко тётю и жалко носочков, она никак не могла решить, чего жальче, а потому прибегла к безотказному способу преодоления любых жизненных трудностей — разревелась. Что тут началось! Криспи рухнула на колени, обняла мелкую и заревела вместе с ней, поливая слезами розовое платьице и пелеринку (тоже розовую, а вы как думали?). Сисястая дура Бритни заметалась, затрепетала округлостями, потом подхватила туфельку (розовую, да, розовую), притащила её Мелкой и начала суетливо совать в сжатый в горестном жесте кулачок. Безымянная третья попыталась забиться в угол, не нашла его в круглой комнате, зашхерилась за диван и оттуда сверкала глазами, как нашкодившая кошка. За носочки была готова биться до последнего клочка кружавчиков. Дрищ повёл себя как настоящий мужик — то есть драпанул со всех ног от бабских истерик. Подвела координация — запнулся об порог, посыпался по лестнице, где, судя по звуку, затормозил головой в ворота. К этому чаячьему базару добавились его унылые подвывания. Всё это случилось так моментально, что я застыл с лопатой в руках, в затруднении, кого бы ей охуячить, чтобы прекратить.

Но прекратилось само — Машка перестала плакать просто от удивления, заворожённо наблюдая за происходящими вокруг метаморфозами. Я немедля пообещал ей купить новые носочки, ещё более розовые. Да, я иногда бессовестно вру детям — невозможно себе представить нечто более розовое, чем уже. Но там могут быть, например, более развесистые кружавчики. Мелкая согласилась на журавля в небе и великодушно позволила «тёте без имени» оставить носочки себе, хотя Криспи, кажется, была готова растерзать виновницу машкиного огорчения. Бритни всучила туфельку, угомонилась и снова застыла в безмятежности, «третья безымянная» так и сидела за диваном, а Дрища внизу уже тормошила вернувшаяся со двора жена, выясняя, что случилось и что у него болит.

— Дядя Дрищ упал и ударился! — просветила её Машка громко.

Дядя Дрищ, ага. Я подумал, что Мелкой некоторое время лучше в садик не ходить. Наше позитивное и говорливое дитя немедля донесёт до всеобщего сведения, что дядя Дрищ упал, что море большое, и что папа мыл в тазу много голых тётенек. Не, это определённо не вариант… И тут меня вдруг накрыло — етицка сила! А ведь не приведи карма, кто-то узнает о нашей дверце к морю! Это же не просто жопа будет, это же представить себе страшно, какие последствия! Люди обычно не обращают особого внимания на детскую болтовню, а ну как персонально нам не повезёт? Какое такое «большое море»? От нас ближайшее в тыще с лишним кэмэ… Кому-то станет странно, кто-то заинтересуется, а кто-то, я даже знаю кто, притащит вот эту ракушку вот в этом кармане вот этого платья… Розового.

У меня выступил холодный пот, в глазах потемнело и ножки подкосились. Вот я ж дебил несуразный! Домик мне у моря, идиоту. Мне ж до сих пор и в голову не вступило, что будет, если это дойдёт до кого не надо. Тот скромный факт, что у меня личная дверка в целый мир. Да меня у этой дверки на цепь посадят! А семью в заложники возьмут. Причём абсолютно не важно, до кого именно дойдут эти ценные сведения — до государства, до другого государства, до любой третьей или четвёртой силы — результат будет одинаков. При таких ставках полмира в порошок сотрут при случае — и будут считать, что в барышах. Полмира на целый поменяли, плохо ли? А уж одного отдельно взятого меня и вовсе никто не спросит. Ох я попааал.

— Что с тобой? — спросила озабоченно жена, поддерживая на лестнице криво ковыляющего с перевязанной головой Дрища. — На тебе лица нет!

— Головы на мне нет… — ответил я в отчаянии. — Что ж я, дурак такой, натворил!

— Ну, как натворил, так и поправишь, — у жены вера в меня иной раз выходит за границы разумного.

— Нет, ты послушай… — и я изложил всю открывшуюся мне вдруг бездну возможных последствий.

— Ну что ты заранее паникуешь? — выслушав мой сумбурный поток апокалиптической паранойи, спросила Ленка. — Ничего ведь ещё не случилось. Надо просто быть аккуратными и не засветиться.

— Да ты знаешь, что не засветиться сейчас нереально? — завёлся я.

— Я — не знаю, — спокойно ответила моя разумная жена. — Зато я красивая!

Я не выдержал и рассмеялся. И не возразишь ничего. Факт.