Питер Миллер: Витки времени

НОЧЬ БЫЛА ДЛИННОЙ, практически вдвое дольше земной, и, как мы позже узнали, день оказался соответственно короче. Это означало, что времена года здесь были почти как на Земле, но, в целом, год оказался чуть ли не вполовину длиннее. Ночью, которую мы провели, глазея на звезды и размышляя, нам показалось, что мы заметили какое-то красноватое сияние над скалами вдалеке, но согласились отложить дальнейшие исследования до утра. Когда солнце встало, мы были готовы. Вновь поднявшись из ямы, мы разогнались у подножия скал, а затем полетели вверх, параллельно им.

Наконец, мы достигли вершины блестящей черной скалы на высоте более полутора километров и стали разглядывать голую поверхность гладкой, плоской равнины, казалось, созданной искусственно, где не росли растения, не торчало ни одного кристалла, не было ни единой выемки, только ровная, бесконечная поверхность. Словно огромный каменный столб пробился к дневному свету из преисподней, безжизненный, холодный и жестокий, такой же твердый, как и любой другой материал, образовавшийся в центре планеты. Тем не менее, равнина на самом деле не была идеально гладкой и ровной. Вдалеке, почти у самого горизонта, виднелось что-то черное, неправильной формы и гигантских размеров. Мы прибавили ходу, продолжая лететь над безжизненной поверхностью плато. Черная громада все росла и росла, становясь все больше и больше.

Это был город, большой, черный, возвышающийся над равниной. Двадцатью огромными террасами, каждая высотой в тридцать метров, он вздымался над плато. Квадрат длиной километра полтора лежал в его основании, а в центре каждой из сторон были ворота, по бокам которых стояли большие конусообразные аметистовые обелиски. На нижнем уровне террас других входов мы не заметили, а вот на более высоких уровнях виднелись круглые проходы, семь-десять метров в ширину, расположенные посередине каждой из стен и открывающиеся на все стороны света. А на вершине гигантской пирамиды, на самом кончике огромного черного конуса, находился здоровый кристаллический шар, холодно сияющий в свете солнца.

Мы подлетели к ближайшим воротам, остроконечному полукругу, темно-зеленого, почти черного цвета. И правда, мы еще раз посмотрели на каменные стены и на равнину, чтобы убедиться, что они другого цвета, да — они были черные и блестящие. Ворота имели зеленый оттенок практически по всей своей площади, за исключением самой середины, где сиял бледно-голубой овал какого-то металла. Светился он сам по себе, но на ощупь оказался холодным, жутко холодным. По краям ворот проходила узкая полоска из чистого золота, с миллионами выгравированных на ней причудливых узоров.

При ближайшем рассмотрении, на самой стене не обнаружилось ни одного стыка, ни одного блока или паза. Она казалась целиком высеченной из плато, как вырезают храмы в камне гранитных гор.

И на каждом квадратном сантиметре поверхности стены извивались линии изысканных узоров, настоящий лабиринт, с углами и дугами, невероятно изящный и очень четкий, весь выполненный в одном ключе, но, тем не менее, мы не заметили ни одного повтора. Всегда было какое-нибудь, едва заметное, изменение, которое нарушало однообразие и придавало новые очертания. В целом это было чудесное и удивительно красивое зрелище.

К сожалению, нам пришлось продолжить путь, поскольку еще столько всего предстояло исследовать. Мы вошли на первую террасу, пол которой был столь же ровный и гладкий, как и сама равнина, и стали продвигаться ко второй и окантованному золотом проходу, по мостовой, которая была словно из цельного куска камня. Проем закрывался диском из прозрачного хрусталя, через который мы могли увидеть черный цилиндр коридора, ведущий в кромешную тьму. Вдалеке озаряло стены едва различимое, слабое красное свечение, хотя, возможно, нам просто показалось.

Ближе к концу дня, когда огромное зеленое солнце стало садиться, мы приблизились к тонкому коническому шпилю на вершине города, сделанному из того же твердого, черного камня, что и стены пирамиды под ним, величественного здания, увенчанное шпилем. Шпиль был гладкий, основание его занимало почти половину площади верхней террасы, а острый кончик находился практически в семидесяти метрах над нами. А еще выше, в трех-четырех метрах над ним, в воздухе парил шар.

Кристальный шар, около пятнадцати метров в диаметре, неподвижно висящий над вершиной города. Он был бесцветный, прозрачный, идеальной формы, но, тем не менее, в самом его центре мы заметили очень слабый розовый огонек, особенно прелестный после темной угрюмости стен и безжалостного зеленого света звезды. Пока мы им любовались, огонек, казалось, увеличивался, охватывая все больший объем. Затем, когда огромное солнце утонуло в маслянистом море за скалами, розовое сияние полностью расцвело, став большой, с отражающимися в ней звездами, жемчужиной пульсирующего алого пламени, которое купало холодные суровые террасы города в мягком рубиновом свете. Встревожившись, мы улетели обратно в темноту, вне досягаемости красного света. И как только удалились, из шара вырвался пучок бледно-фиолетового пламени, словно палец, направленный в пылающие небеса. Факел все рос и рос, то бледнея, то снова приобретая цвет и пульсируя, со временем все же перестав расти. Затем он внезапно запел, очень тонко и пронзительно, и, хотя был негромкий, пробирал до мозга костей. Пока он пел, диски из кристалла, перегораживающие проходы, вошли в предназначенные для них пазы, скрывшись во тьме. Врата города открылись.