Василий Лягоскин - Свет далекой звезды. Книга вторая

Впрочем, сама себя Настя считала умудренной жизненным опытом женщиной. И влюблялась уже не раз, и расходилась с парнями – порой трудно, с болью в сердце. Сейчас сердце Анастасии было свободно.

А опыт – в том числе и совсем небольшой научный – подсказывал, что в брезентовых мешках лежит Нобелевская премия; быть может, даже не одна. Первая, как подсказывал все тот же опыт, достанется руководителю экспедиции, профессору Ображенскому, Николаю Петровичу. Сама Соколова надеялась на одну из следующих. Но это было в далеком будущем, а пока профессор тревожно посмотрел в небо, по которому сильный, почти штормовой ветер нес клубы дыма. Неба над ними уже не было видно. И дым этот словно вытеснил собой не только свежий воздух, но и иные виды эфира. По крайней мере, радиоэфир – точно. Потому что Коля Мержицкий – третий член экспедиции, основной ее работник, и по совместительству радист, безуспешно пытался сейчас собрать в одно целое радиостанцию, в которой вчера что-то сломалось.

Четвертый, и последний человек в их маленьком коллективе – супруга профессора Нина Михайловна – стояла сейчас рядом с мужем и научным руководителем в течение многих лет, и так же хмурила брови, запрокинув голову к затянутому черным дымом небу. Она, кроме всего прочего, кормила всех четверых, и совсем недавно вышла из небольшого домика, срубленного кем-то в незапамятные времена из толстых лиственничных бревен. Рядом еще стояла банька, размерами не уступавшая избе. Анастасия едва сдержала улыбку, вспомнив, как в первый же день, точнее вечер, когда экспедиция совершенно случайно набрела на заимку, Николай сунулся в баню, где домывалась Настя. Сунулся, чтобы, как сам потом сказал: «Ничего такого, просто спинку потереть».

У этого рукастого мужичка было четверо детей; делать ему пятого, даже совершенно случайно, Соколова не собиралась. Потому и плеснула в него шайкой кипятка, которую как раз набрала из гигантской бочки, как-то вмонтированную в еще большую печь.

Впрочем, улыбка тут же стерлась в ее лица, потому что Николай со вздохом отложил неисправную радиостанцию, а Ображенский вскинул руку вперед – там творилось что-то непонятное. Ветер по-прежнему гнал дым в сторону, где стояли мертвые деревья, свидетели гибели космического корабля. А навстречу ему вдруг взметнулось выше крон деревьев жаркое пламя.

– Отрезаны, – обреченно вздохнул профессор, невольно вздрогнув, потому что супруга еще сильнее вцепилась в его руку, – теперь нас даже вертолет отсюда не вытащит.

Он посмотрел назад. Там обзору мешала изба, которая не давала сейчас видеть, что огонь полностью окружил маленькую поляну, на которой теснились три маленьких бревенчатых строения – изба, баня и сарайчик. На чердаке последнего хранились старые запасы сена. Сено это было на удивление свежим, словно скошенным этим летом, и Анастасия едва удержалась от новой улыбки. Вспомнила, как Николай, залечив немного ожоги, кивнул ей однажды на сеновал. Потом он долго лечил шишку на голове – в руках Анастасии как раз был один из объектов их исследований. Нина Михайловна потом пошутила, что Мержицкий стал первой жертвой инопланетного «оружия».

Настя тут же забыла и о Николае, и даже о будущей Нобелевской премии. Стена огня, уже опасно подобравшаяся к домику, вдруг разлетелась искрами, открывая в своей яростной стихии темный провал, откуда дохнуло свежестью. Вслед за ней к дому шагнул широкоплечий незнакомец, за плечом которого на манер переносного ракетного комплекса торчал самый обыкновенный тубус черного цвета. Девушка вдруг поняла, что беда, окружившая их огненным кольцом, уже начала отступать. А потом она заглянула в пронзительные голубые глаза незнакомца, оказавшегося совсем рядом, и поняла – беда, которая поселилась в них недавно, никогда не уйдет. Лицо парня неожиданно осветилось недоумением, затем радостным узнаванием и она вдруг ощутила чувством, подвластным лишь женщинам, как он потянулся к ней всей душой. Настя поняла, что Нобелевская премия – не самое большое счастье в жизни…

Дверь в залу, где обычно восседал на своем троне Первый из Мудрейших, распахнулась настежь. Главный Наблюдатель не вошел внутрь огромной комнаты, хотя хозяин парадного покоя призывно шевельнул плечом. И Мудрейший понял – произошло что-то необычное настолько, что Наблюдатель не решается сказать об этом. Еще поза кузнечика у двери призывала: «Тебе нужно посмотреть на это самому, Мудрейший!». И самое старое в обитаемых мирах, о которых знали инсекты, существо легко поднялось на ноги. Возраст Мудрейшего не имел для его физического состояния никакого значения, как и для его немногочисленных соплеменников. То, что большую часть своего времени он проводил в кресле, которое было изготовлено с учетом самого мельчайшего изгиба его тела, совершенно не мешало ему двигаться стремительно и плавно. Совсем не так, как его далекие предки.