Александр Кормашов - Комбыгхатор

Мертвый город.

Я не знаю, насколько правдива эта легенда, по которой где-то у Полярного круга жило племя одних только женщин. Но то, что те женщины жили с богами уже и тогда, для меня был факт. Случалось, что с севера боги уводили с собою целые колонны детей, полубожий, народившихся там, у Полярного круга, и в достаточной мере подросших, чтобы идти пешком. Кто-то из них умирал в пути, и тогда бог-отец долго нес свое мертвое полубожье до ближайшего жилья человека и просил хозяина прибрать тело. Тот рубил на росчисти еще один домик на четырех столбах и убирал туда то, что по сути было полупокойником: полубожия умирали как люди, но телом оставались нетленны.

В тот год, о котором я сейчас вспоминаю, на тропе богов почти не было никакого движения. Те, что прошли весной, еще летом вернулись назад, жалуясь на какой-то мор, постигший далекий север.

Христианские боги и раньше на тропе не считались своими людьми. Они редко пускались в путь. А когда и шли, то как будто не знали, куда и зачем идут. Иногда чудилось, что они просто странствуют или даже странничают.

Вот и этот, казалось, влекся по тропе только силой надувавшего его хитон ветра.

– Кры-кры, – напоследок сказала в небе семейка воронов, поднырнув под спешащие с севера низкие черные облака.

Отец и бог проводили их общим взглядом.

– Впервой, что ли, здесь?

– В первый… да, – бог закрыл глаза и качнулся, будто само движение губ нарушило равновесие.

– Веди, – кивнул мне отец.

Через силу поев, гость вздумал благодарить, но отец пресек разговоры, легко поднял бога на руки и силком уложил в свою собственную кровать, поплотнее укутав старым меховым одеялом. Через минуту тот спал. Тусклый нимб лишь угадывался тонким бледным свечением над его сухим изможденным лицом, где узкий лоб и прямой длинный нос составляли костяной крест. В глазницах стояла тьма.

– Поди-ко, – сказал отец, прислушиваясь к неровному, отлетающему на каждом вздохе дыханию. – И куда подбрел, глядя на зиму? Юродивый, одно и сказать.

Напоследок он тронул пальцем свечение. То пропало совсем, только крошечный голубенький огонек прихотливо закружил вокруг пальца.

– Во, – сказал одними губами отец и посмотрел на старую автомобильную фару, висевшую над столом. (Изба у нас освещалась с помощью световода. Один конец с собирателем света был подведен к печи, другой – с рассеивающей линзой – заведен в фару.)

Два дня отец выхаживал нежданного гостя, а на третий день юродивый бог уже мог выходить на улицу.

На четвертый день закружил первый снег. Зима, как всегда, налетела стремительно и началась одной бесконечной вьюгой.

Это был первый и единственный раз, когда с нами зимовал бог.

Но у деда такие случаи не были большой редкостью. Много лет назад, по словам отца, здесь застряло племя диких африканских богов. В ту зиму черные боги разорвали и съели всю живность, переловили собак и крыс. Негры гонялись и за семьей деда, но тот успел отвести ее на Рыбное озеро, на заимку. Лишь когда по весне на луг выбрались живоеды, наши черные гости насытились и ушли.

Хорошо доставалось деду и от степных богов. Те подходили целыми ордами и разбивали подчас целый табор, пестрый, шумный, воинственный; оглашали лес диковатыми боевыми криками, то ли просто пугая, то ли сами пугаясь местных лесных кикимор.

Ну, а что до античных богов – с ними было по-разному. Они тоже бывали слишком несносны, надменны, требовательны, молодые чересчур вспыльчивы, женщины чересчур похотливы, но в целом, с этим народом мы ладили.

К «нашему» христианскому богу слово «ладить» оказалось неприменимо. Как будто он всегда с нами жил. Когда он весной ушел, отец очень переживал.

Для меня он был первым богом, которого я узнал так близко. И, пожалуй, так близко – последним. Но все же, оставаясь честным перед собой, я не могу назвать его духовным наставником. Для людей, которые выросли на тропе богов, это было бы попросту невозможно. Боги были богами, люди были людьми. На одной точке зрения им не сойтись. Также здесь невозможно никаких отношений типа «учитель и ученик», потому что никак невозможно задать эти роли: кто здесь учитель, а кто – ученик. Все, что он говорил, изначально не виделось им как учение. В свою очередь, не казалось мне получением знания, а скорее, озвучанием немоты. И этот закон немоты устранял все различия между нами, как в возрасте, так и в происхождении. Потому что слова имели значение только между людьми.

В голове у меня тогда был сумбур, хаос вычитанных из книжек глубоких мыслей, мешанина литературных стилей, исторический сведений, винегрет из непонятных имен, выражений, фраз, словесных фигур и штампов самых разных веков. Но таким и был тот язык общения, на котором одну неделю в году, зимой, под закуску и пиво, говорило все мне известное человечество (жившее в эту пору к югу и северу по тропе богов).