Александр Данковский - Болотные короли

Небольшой костерок терялся в промозглых сумерках, почти не давая ни света, ни тепла. Даже дым, достаточно густой из-за сырых дров, растворялся в насыщенном влагой октябрьском воздухе, так что можно было не опасаться, что кто-то разглядит поднимающиеся над зарослями клубы. Небо, серое и беспросветное, принимало в себя, засасывало без остатка и тепло, и дымок, и даже специфический запах импровизированного шашлыка. Хотя, конечно, грех было называть этим гордым грузинским (или все-таки татарским?) словом то безобразие, что жарилось сейчас на корявых вертелах из тонкой ржавой арматурной проволоки. Собственно, из-за запаха двое мужчин и сидели сейчас у огня, кутаясь то ли в шинели, то ли в бушлаты – в общем, во что-то старое и военное. Мясо это, хоть ты его вари, хоть жарь, хоть запекай, хоть копти в ароматном дыму ольховых шишек, источало специфический и достаточно противный дух, и его по возможности старались готовить на открытом воздухе. Крокодилятина уже в глотку не лезла, но консервы и прочий цивилизованный хавчик следовало беречь – вот и мучились. Тем более, скоро все окрестные крокодилы (которые, если следовать букве научного закона, совсем даже не крокодилы), вероятнее всего, впадут в спячку, как и положено добропорядочным земноводным. И придется питаться запасами да рыбой, которая ловилась тут неважно. А на этих хоть охотиться можно без особых проблем – тупые и не слишком опасные твари, подпускавшие, к тому же, на расстояние удара, а то и сами это расстояние сокращавшие. Так что можно было не тратить дефицитные патроны и пользоваться вечным холодным оружием. Лучше – копьем. Главное было – не зевать.

Вокруг сияла, пользуясь избитым поэтическим штампом, золотая осень. Багрянец кленов, золото берез, темная бронза дубов – наличествовал весь джентльменский набор с добавлением ивы (очень много), боярышника (поменьше), осинника (хватает) и уже порыжевшего, отчаянно шелестевшего на ветру тростника (ну, просто завались). Только вот любоваться этой красотой хорошо сквозь окно, из основательно протопленного добротного домика и в солнечный день. А не так, сидя промозглым вечером на крыльце щелястой хибарки, защищавшей лишь от ветра … Да и надоела уже вся эта красота.

– Хуже нет как ждать и догонять, – проговорил, наконец, один из мужчин, тот, что постарше, лет, наверное, сорока. Наверное, ему просто надоело молчать. Хмурый, даже мрачный, заросший пегой бородой, он баюкал на коленях здоровенную деревянную кобуру и время от времени потирал шрам над левой бровью костяшкой большого пальца. Вернее, не шрам даже, а довольно глубокую вмятину. Наверное, когда-то по этому месту пришелся сильный удар и повредил кость, и теперь старая травма ныла от сырости и холода.

– Да, уж лучше бы сами в рейд пошли, – ответил другой, помоложе лет на десять и, в отличие от своего собеседника, чисто выбритый. Он тоже был вооружен – через плечо был перекинут старенький охотничий СКС, тот, что без штыка: приклад весь исцарапан, сквозь воронение ствольной коробки пробивается беловатый металл.

– А то ты по рейдам не набегался?

– Набегался, конечно. И не я один. И вообще предпочел бы сейчас, скажем, лекции читать.

– Лекции? – поднял брови бородатый. – Кому?

– Да хоть кому. Представляешь, открыл недавно в себе педагогический талант. Вот Саньке давеча объяснял теорему Пифагора – просто так, в разговоре всплыла, – так буквально кайф испытал.

– Саньке? – повторил бородатый чуть другим голосом. – Ну да, молодежь учить надо, а то дикарями вырастут. А вот твой педагогический талант – это, дружище, большой вопрос. Думаю, дело в другом. Ты – куркуль.

– Да? – пришло время поднимать брови бритому.

– Ну да. Не любишь, когда добро пропадает. А твои знания – это добро. И чтоб оно не пропало, их надо передавать. Вот тебя и тянет на преподавательскую работу, вот и распирает изнутри. Ты еще б тут университет открыл, дай тебе волю.

– Я б открыл. И кое-кого в него с удовольствием пригласил бы, – молодой грустно посмотрел куда-то в сторону садящегося солнца. Его и видно-то не было толком, так, розовый круг в розовой же хмари.

– Тоскуешь? – участливо спросил бородатый.

– Не без того. Я ж ее с тех пор всего пару раз и видел – издали, в бинокль. Только и знаю, что жива. Тоскую и по ней, и вообще по нормальной жизни. Да где она, нормальная? А пока, – он глухо хлопнул себя по коленкам покрасневшими от сырости и холода руками и заговорил другим, эдаким бодряческим тоном, – ребят к другому совсем готовить надо. Тригонометрию, конечно, жалко, но им она сейчас не поможет.