Сергей Беляев - Радиомозг

– Добрый вечер, мадемуазель Жанна.

В кухонную арку просунулся колыхающийся бюст тетушки Генриетты, широкий, как палуба морского корабля.

– Два рагу и зелень.

Кухарка, мадам Риво, зачерпнула, как машина, длинным половником из котла, вмазанного в плиту, соусную коричневую жижу, ответила, будто эхо, деревянным голосом:

– Два рагу и зелень.

Мишель вытер свою мокрую голову и прошел в комнату за кухней. Двуспальная кровать, пузатый комод. На комоде зеркало, в рамке фотография женщины под зонтиком. Широкополая соломенная шляпа с целым кустом роз на боку. Ленты от шляпки завязаны у подбородка пышным бантом, концы ниспадают на бюст, уверенно выдвинутый вперед. Под широкими полями просторной шляпы круглое лицо усмехалось откровенным призывом полураскрытых сочных губ и слегка прищуренных глаз.

– Рьетта, – посмотрел на портрет Мишель и сам усмехнулся. Ему вспомнилось, как он сейчас вошел в харчевню и столкнулся с тетушкой Генриеттой. У нее в руках был поднос с оловянной посудой и стопками. И это хорошо, что у нее руки оказались занятыми. А то она могла броситься ему на шею. Мишель прочел это в том, как глаза ее вонзились в него. Последнее время на нее находят приступы влюбленности, последние порывы затихающей бурной зрелости, за которой неслышными шагами тихо подкрадывается старость. Мишель надел фартук и посмотрелся в зеркало. Оттуда на него смотрел гарсон третьеразрядной харчевни. И опять Мишель улыбнулся. На круглом столе посередине комнаты в глиняном кувшинчике стояли свежесломанные ветки с большими желто-зелеными, лапчатыми листьями. Мишель остановился на полушаге, провел рукой по осенне-окрашенному листу, склонившемуся на матовую поверхность стола, как будто поласкал лист, и усмехнулся в третий раз. Потом завернул газовый рожок и вышел через кухню в харчевню.

Там прибавилось народу. Франсуа кричал Мишелю через столы, напоминая о стаканчике. Мишель повернулся.

За буфетной стойкой на высоком табурете сидела тетушка Генриетта, широкая и строгая, как языческий бог. Мишель вопросительно посмотрел на нее.

– Один средний, Рьетта… Я проспорил сегодня утром Франсуа.

Тетушка Генриетта в ответ сказала краями еще подцвеченных губ:

– Не балуй его, Мишель. Он пьяница и норовит выпить на дармовщинку… Он нарочно выдумывает дурацкие пари, в которых выигрывает сам наверняка.

– Ты слишком строга к моим товарищам, Рьетта, – покраснел Мишель.

– Я только справедлива, мой дорогой,– любезно улыбнулась тетушка Генриетта и налила стаканчик абсента.

Высоко подняв подносик с поставленным на нем стаканчиком, Мишель скользнул в угол к столику Франсуа. Тот хохотал и показывал на Мишеля пальцем:

– Ого!.. Гарсон!.. Два рагу и зелень!.. – Мишель стиснул зубы и дожидался, пока Франсуа выпьет и отставит стаканчик обратно на подносик. Ему казалось, что Франсуа нарочно пьет медленней обычного. Франсуа облизал губы и поставил стаканчик.

– Теперь мы квиты, – остро сказал Мишель и отвернулся от Франсуа, который смеялся, несколько раз приговаривая:

– Надо спорить – надо и выигрывать…

Пьер передвинул трубку в правый угол рта и пыхнул сизым дымом.

– У тебя скверная манера шутить, Франсуа.

От буфета послышался тонкий звоночек. Это постучала тетушка Генриетта концом ножа о край салатной миски.

Это был знак Мишелю, что в харчевне новый, не бывавший ранее, посетитель. Мишель пересек простор харчевни и остановился у крайнего столика. Там сидел посетитель, в больших круглых очках. Поднятый воротник скрывал нижнюю часть лица. Из-под полей надвинутой шляпы Мишеля тронул стеклянный блеск очков.

– Возьмите тарелки… и дайте мне.

Мишель наклонился над столиком. Большие очки приблизились к лицу Мишеля. Посетитель почти беззвучно произнес:

– Я знаю, о чем вы писали в Россию.

Борис Глебыч посмотрел на пустой стол и крикнул на Федора:

– Да объяснишь ты толком или нет?

Федор стукнул ящиком о кирпичный пол и тяжело передохнул.

– Да что же толком объяснять, Борис Глебыч, если трупа на месте нет?.. Только и делов.

Борис Глебыч переглянулся с Тахом и приказал Федору:

– Говори по порядку… Труп был?

– Был. Вчера Никифор с Гаврилой принесли его, как полагается. Мне сдали. Я ему место вот на этом самом столе определил. Мешок с одежиной у меня заперт в шкафу, опять как полагается…

– Накрыли вы его футляром, ящиком, – перебил Федора Tax, – а сейчас?