Владимир Пекальчук - Край непрощенных

— Ладно, неважно теперь. Я пойду посплю в комнатах лиги, Макс, поставь кого-нибудь на часах, чтобы в наши помещения не зашел никто чужой.

— Сделаю, — кивнул Вогель.

Двенадцать часов спустя объединенные силы Сопротивления, числом в семь тысяч человек, одновременно выступили из трех пунктов назначения и после непродолжительного марш-броска собрались в двух километрах от колоссальной туманной области, скрывавшей в себе начавшуюся стройку и неизвестное число строителей. Движение Сопротивления собрало в своих рядах практически все боеспособное население, в поселках остались только женщины и небольшое число неприсоединившихся. Это было к лучшему, своим присутствием они удержат обжитые места и склады с едой, находящейся в стадии 'превращения', от распада и тлена, и после штурма стройки участники смогут вернуться обратно.

Кирсан и Святой, который объявился в расположении войск буквально за четверть часа до выступления, на скорую руку организовали полевой штаб в покосившейся, грубо сколоченной хибаре, неизвестно кем и для чего выстроенной прямо на болоте. Вначале здесь объединились две колонны, началось перераспределение вооружения и боеприпасов. Полчаса спустя подошла третья колонна.

Внутрь штаба, где уже заседали вокруг грубо начерченной схемы местности руководители движения, вошли командиры третьей колонны. Конунга Кирсан узнал сразу, а во втором, немецком пехотном майоре в парадном мундире со всеми регалиями и дюжиной медалей и орденов на груди, в том числе с рыцарским крестом и нагрудным знаком 'За рукопашный бой' первой степени, показался вначале настолько незнакомым, что разведчик, несмотря на профессиональную зрительную память, не сразу узнал в нем Дистля.

Переодевание немца, как оказалось, напрягло не только Кирсана. Но если Ладынцев уже давно решил, что с людьми, с которыми при жизни он бы за руку здороваться побрезговал, в смерти придется поддерживать союзнические отношения просто ради того, чтобы посмертие не затянулось навечно, и при виде нацистских орденов и регалий только поморщился, то некоторые другие оказались менее сдержанными.

Первым отреагировал офицер-танкист.

— Дистль, а что это ты на себя понацеплял, а? — мрачно спросил он.

— Свою парадную форму с боевыми орденами, — ровно ответил немец.

— Это я и так вижу! Только на кой ляд?!

В ситуацию тот же час вмешался Святой.

— Так, Трофим, сбавь-ка обороты, — сказал он и повернулся к Дистлю: — просто между прочим, ты собрался не к Гитлеру на парад, а в бой, причем на одной стороне с людьми, для которых гитлеровские ордена — как быку красная тряпка. Мы все и так знаем, кто есть кто, но твоя выходка смахивает на провокацию.

— В парадной форме и со всеми орденами я пошел в свой последний бой под Берлином, — отчеканил майор, — и сейчас, когда мне предстоит еще одно важное сражение, я надел их вновь. Я горжусь своими наградами и не намерен снимать их лишь потому, что кому-то из моих бывших врагов они не нравятся. Неприязнь к Гитлеру и нацистскому режиму мне понятна — но какие претензии ко мне? Я солдат. Такой же, как и ты, герр Трофим.

— Ты фашист, увешанный фашистскими побрякушками! — зло сплюнул танкист.

— Я солдат Германии, — с достоинством ответил Дистль, — в национал-социалистической партии не состоял, фашистом не являюсь, и на моей груди — награды за мужество, отвагу и верность моей стране. И пусть знак 'За рукопашный бой' мне вручал лично фюрер — важно, не какого режима эта награда, а за что вручена. Послушай, Трофим. Мы оба с тобой солдаты, сражавшиеся каждый за свою страну и погибшие на той войне. Какое у тебя право судить меня?

— Давай-ка вспомним, кто на кого напал без объявления войны? — недобро прищурился Трофим, — и между прочим, я брал рейхстаг и умер двадцать лет спустя после войны.

— Какая, доннерветтер, разница? На войне нет правых и виноватых, есть только солдаты. Войны начинают вожди, судят их за это историки, но сражаются в войнах солдаты. Я немецкий солдат, и я горд, что воевал за Фатерлянд. Мне не нужна была эта война, но восемь поколений моих предков были солдатами, и у меня не было выбора. До того, как все началось, я уже успел сделать карьеру, жениться и завести детей. Я не хотел ни плантацию на востоке, ни рабов-унтерменьшей. Но мой народ воевал, и я тоже воевал. Я должен был, и горжусь тем, что исполнял этот долг, не запятнав позором свой мундир. И горжусь каждым из своих орденов: все они — доказательства моей доблести.