Роман Корнеев - Время смерти

То есть, в порядке общей информации я мог успешно вспомнить довольно обширные знания о Земле, Луне, другой Луне – ледяной и вместе с тем подвижной Европе. Я помнил цвет земного неба и тесноту агломерации, я мог перечислить навскидку все двенадцать старших корпораций с «Ар-Раджхи» по «Три-Трейд» и ещё три десятка малых, я мог подробно описать двадцать колонизированных небесных тел и ещё полсотни просто назвать. Я знал, что мы летим из системы Юпитера домой на Землю.

А ещё я знал, что меня зовут Ильмари.

На этом мои знания о себе исчерпывались. Я помнил только эту крошечную каюту, этот допотопный ложемент во чреве межпланетного грузовика. О том, что мы куда-то спешим, я только догадывался по несмолкающему гулу сопел и тикающим на моём плече миллизивертам. Экранирование пассажирского отсека при несвободном полёте на грузовиках было недостаточным, а литий пилоты судна явно не жалели.

Да и сам этот полёт я помнил лишь частично, мы путешествовали явно не один месяц, однако я, напрягшись, мог собрать по крупицам всяких мелких фактов вроде обедов-ужинов и походов под волновой душ едва на неделю, дальше всё терялось, расплываясь в бесформенный клейстер, в котором всё вязло и растворялось.

Может, поэтому я не беспокоюсь о боли в спине, тошноте, опрелостях под мышками и содранных об углы костяшках пальцев. Пройдёт неделя, и всё это исчезнет для меня, как кошмарный сон. О чём не знаешь, о том не сожалеешь. Даже удобно, можно весь полёт слушать одну и ту же книжку, каждый раз – как первый.

Однако кое-что всё-таки осело в моей дырявой памяти – момент, когда весь невеликий экипаж грузовика зачем-то собрался у рубки.

Мы стояли, как почти всегда – в полном молчании. И смотрели на плавно удаляющуюся словно расцарапанную поверхность Европы. В один миг на самой границе вторичного, юпитерианского терминатора разом вспыхнули чуть неправильным треугольником три яркие точки. Вспыхнули и погасли. Мне показалось, или я что-то знал об этих трёх точках?

Нет, не помню.

Интересно, я один такой на этом грузовике, или мы все тут такие же простые детерминированные автоматы, пусть и в органическом исполнении.

Как видите, кое-какое скромное любопытство у меня ещё сохранилось.

А вот чего у меня не сохранилось, так это моей «айри».

Я точно знал, что у меня должна быть такая штука – вот тут, на левом предплечье, раскрывающаяся полупрозрачная сенсорная пластинка молочно-белого цвета, персональный коммуникатор и хранилище информации.

Но у меня её не было. Как не было и у всех остальных на нашем судне.

Это было странно.

Иногда я начинал думать, что все мы тут – нечто среднее между живым грузом, заложниками и рабами, и что нас тащат куда-то в буквальном смысле на убой. И что ведут нас по телеметрии, удалённо. И если что – взорвут к чертям, как те три ярких точки на поверхности. Тогда у отобранных «айри» был смысл – чтобы мы не попытались перехватить управление.

Интересно, даже эта параноидальная идея у меня не вызывала ровным счётом никаких эмоций. Я был абсолютно холоден даже к собственной судьбе.

С другой стороны – внешние терминалы по всему грузовику исправно работали, ими можно было свободно пользоваться, например, я успешно заказал и получил с Земли пакет новостных каналов за последние несколько суток. Начал смотреть, но тут же бросил, потому что выяснилось, что хоть я и помню Землю в общих чертах, но оказался абсолютно не в курсе её текущей жизни. Все эти имена, упоминаемые события и прочее – мне ни о чём не говорило, а про систему Юпитера там не было ни слова. Они до сих пор не знали?

Так что если мы и были пленниками, то очень специфическими.

Я попробовал делать записи при помощи терминала, но выяснилось, что неделю спустя они становятся для меня досужей галиматьёй. Идеи и мысли, которые меня смущали буквально пару дней назад, теперь вызывали лишь подспудное раздражение, так что я бросил и это занятие.

Событий, достойных особого занесения в самодельный бортовой журнал, тоже не происходило. Кормёжка по часам, душ по расписанию в рамках квоты, медицинские процедуры. Между ними – рывки и перегрузка активных участков траектории.

Именно благодаря этой размеренной упорядоченности мне и удавалось выхватывать из своей дырявой недельной памяти некие обрывочные эпизоды, которые меня, в отличие от всего остального, почему-то очень интересовали.

Мы тут никогда не разговаривали, лица окружающих меня людей мне ни о чём не говорили, хотя я почему-то всех уверенно знал по именам, и самое главное, в деталях помнил их голоса. Особенно отчётливо мне вспоминался голос того, кого я про себя называл Улиссом. Что за древнегреческое имя в двадцать втором веке.