Алексей Смирнов - Опята. Роман

– Инфаркту мне хочешь?! – взревел Гастрыч, подымаясь на дыбы. – У меня не сердце – у меня там атомный реактор.

Крышин не убоялся, потому что был двойником, готовым вот-вот исчезнуть.

– Надеюсь, четвертый энергоблок в порядке?

Гастрыч замахнулся, но тот растворился в послеобеденном воздухе, немного повысив радиационный фон.

– Он говорил о четвертой камере сердца, – успокоил соседа старший Амбигуус. – Видимо, намекал на четвертый желудочек.

– Пусть поменьше о камерах треплется, – пробурчал Гастрыч. – Ни одной ходки за плечами. Только лежка…

– А как там наши посевы? – игривым и потому отвратительным ввиду ее сложения голосом спросила Краснобрызжая, желая погасить конфликт.

Конфликт угас быстро. Оранжерея интересовала всех. За ужином-обедом употребляли отвар малого калибра, с утра приготовленный младшим Артуром Амбигуусом. И все убедились, что призраки закалились: стали сильнее физически, да и духом покрепче; сохранялись дольше, вели себя нахальнее, когда позволяли, но в то же время выказывали усиленную волю к повиновению. Их растущая наглость не распространялась на прототипов, ибо те подсознательно представлялись им богами.

– Завтра мы вместе пойдем на твою поляну, – шепнул студенту Гастрыч. – Надо собрать всё. Понимаешь? Всё. Что не сварим, то засушим. Заморозим, спечем, спрессуем в брикеты – неважно.

– Пушку прихватите, – посоветовал младший Артур.

– Я им армию выставлю, – успокоил его сосед. – Поставлю раком, и всех заставлю вкалывать, а после порву. Они будут грелками, а я – Тузиком.

…На первый взгляд пашня казалась прежней. Принесли лупу, но и та не помогла – то ли мелкий помол, то ли шариковые зародыши.

– А микроскопа у тебя нет? – раздраженно спросил Гастрыч. – Не упустить бы спорообразование.

– Завтра будет, – пообещал Артур Амбигуус-старший. – Я возьму на работе. У нас некого микроскопировать.

– Не надо спешить с такими вещами, – вмешался Извлекунов. – Небось, валяется в загашнике какое-нибудь старье, с колотыми-битыми линзами. Коли смотреть не на что. Я сам принесу микроскоп, – оповестил он собрание. – Это будет настоящая вещь. И предметные стекла, и красители – что угодно. При желании сумеем и блоху подковать, и гонококка.

– Гонококка без мелкоскопа можно, – заметил Гастрыч, в очередной раз обнаруживая знакомство с отечественной классикой. Он сделал это уважительным употреблением слова «мелкоскоп».

Кушаньева, работавшая в лаборатории при детской поликлинике, взяла щепоть землицы, высыпала на ладонь и стала водить насобачившимся носом.

– Пахнет грибами, – заявила она с твердой уверенностью. – Как в лесу, знаете? На рассвете, на исходе августа… или июня…

– Поэтично, с этим не поспоришь. Вы анализами занимаетесь? – уточнил Извлекунов.

– В основном, да. А что такое?

– Да нет, ничего смертельного. Погибло обоняние. Тут пахнет так, что скоро и взаправду ментов позовут: решат, что кто-нибудь умер и разлагается…

– И что же вы так ментов боитесь? – поразился Гастрыч. – Ну, приедут. Ну, не найдут они тела. И уберутся восвояси.

– Какого тела? – старший Амбигуус вдруг насторожился.

– Убиенного, мертвого, – спокойно ответил тот. – Нет его, и не было. Все сидят и чинно ужинают. В чем дело, товарищи? У нас плохо пахнет? Так и у вас не лучше. Побывал я однажды в одном дому, запомнилось на всю жизню…

Ключевой сидел на корточках, ковыряясь в земле.

– Вот! – неожиданно воскликнул он, выколупывая круглый шарик, бесспорный гриб. – И вот! И вот!

Грянули аплодисменты.

– Перезимуем, – уверенно пошутил Гастрыч.

А Краснобрызжая, стоявшая посреди настила и качаясь, как бычок, подпрыгнула от радости, да так, что переломила его, досточку, напополам.

16. Тридцать три богатыря и Батька грибной

Все повторялось: и раннее утро, сулящее день, неизвестно еще какой; и запах грибов, и пение невидимых птиц. Наверное, это были малиновки, снегири, вороны, кукушки и дятлы. Младший Амбигуус абсолютно не разбирался в птицах. Все было впервые и вновь. «Ты помнишь, как все начиналось», – тихонько напевал себе под нос агрессивно настроенный Гастрыч.

«А жаль, – прикидывал Артур Амбигуус. – Если в грибах столько полезного, то сколько же в птицах?»

Гастрыч устроился рядышком, на пригорке, одетый в тельняшку с закатанными рукавами. Руки у него сливались с тельняшкой, покрытые темно-синими татуировками. В траве лежала плотно закупоренная бутыль с отваром третьего уровня: туда молодой Артур добавил самую концентрированную лесную порцию. Поперек Гастрыча лежал лом.