Дмитрий Костюкевич - Этика Райдера

– Вот! – безумствовал в экстазе Хананян, смачно пристукивая кулаком по подлокотнику. В его краснолицести проступало что-то социалистическое, революционное. – Они поспешили! Как это по-русски!

– По-русски, по-казахски, по-немецки… при чём здесь это? Я – вообще еврей, если уж на то пошло, – сухо сказал Вилле.

Зал стих.

– Вечером. В среду. После обеда, – запел Монте-Карло, – Папа! Купил! Маген Давид!

Мир изменился. В который раз. Печа совершенно неожиданно задумался о Нике – возможно, последнем компромиссе между прошлой жизнью и серым месивом настоящего.

Он нащупал пульт и погасил экран.

– Эй! – запротестовал Силя.

– Наслушаемся ещё про ишаков звёздных. Давайте нормально вмажем, потрындим, потом на баб сходим.

Месси взмахнул лаптем варёной колбасы.

– За! Я общагу одну пробил. Встречают с распростёртыми ногами!

На том и решили. Даже Силя приутих, когда начали вторую бутылку.

Дрон дрых с беспомощно раскрытым ртом, слюнявый, анабиозный, весь завтрашний. Монте-Карло засунул ему в ноздри сигареты, короновал пластиковым стаканчиком и искал лучший ракурс для снимка.

– Тихо! – Печа нажал «ответить». – Да, Ник?

– Лёха, тут беда… проблема одна у меня. Привет, забыл совсем.

– Что случилось?

– Светка домой не пришла. С танцев своих. Два часа как должна была.

– Звонил?

– Само собой… абонент не доступен.

Печа долго не думал.

– Скоро буду. Пройдёмся по её маршруту, она же пешком ходит?

– Да.

– Всё. Буду! Не кипиши.

Печа забил о дно пепельницы сигарету, вскочил, засуетился.

– Так, пацаны, сворачиваемся. Нику надо помочь. Сеструха домой с тренировки не вернулась.

Никто даже не пошевелился.

– Ментам пусть позвонит, – зевая, посоветовал Силя. – Жопы свои почешут немного.

– Забей, – поддержал Месси. – Что, реально метнёшься? Много он тебе помог, интеллигент твой сраный?

– Слышь, давай без этого? – Печа стянул майку, стал натягивать новую. – Поганить не надо.

– А что, – вступил Монте-Карло, складывая руки храпящего Дрона на лениво поднимающейся и опадающей груди. Он держал в зубах свечу, которую собирался пристроить «покойнику» перед фотосессией, и поэтому забавно шепелявил. – Месси прав. Хоть раз появился кореш, когда ты ремонт делал? Ты же просил, знаю! А когда тебе сани на озере вынесли, в больничку наведывался?

– Был один раз, – с вызовом ответил Печа.

– Ясно. Отметился.

Дрон захрапел – выражая свою солидарность с друзьями.

Печа распахнул шкаф.

– Давайте, подъём. И приберите всё.

Месси налил рюмку, выпил залпом, ахнул, сморщился. В комнате густел перегар.

– И что, полетишь к фраеру своему?

– А что не видно? – чуть ли не виновато отозвался Печа, выискивая в шкафу джинсы. Он начинал злиться – на себя, на пацанов. – Ну, живо! Или хотите мамку мою дождаться?

– А чё, с Олеговной по рюмке ещё сделаем, – отозвался Монте-Карло.

– По две, – уточнил Месси. – Что за западло, так пьянку рвать?

– Сам ты… – Запел сотовый, и Печа вжал его в ухо. – Да, Ник? Что? Нашлась? Сотовый потеряла? Ага… Ну, слава богу… Словимся на днях? Ну… на следующей? Ага, созвонимся, пока.

Он сел на пол – с мятыми штанами в руках, с затихшим сотовым, – кивнул на ополовиненный бутыль, вздохнул:

– Месси, начисляй…

Силя брезгливо покачал головой:

– Вафел твой Ник, – сказал он, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Сентябрьское небо походило на только что брошенную девушку: оно замерло, помрачнело, но пока удерживалось от слёз. Город готовился к зиме. Месяц-другой и придётся переключаться на другой ритм, думать обледенело-грязными словами, верить новым неспешным богам в вязаных шапочках, зная, что и они глупы и глухи.

– Хотела бы побывать в Бресте? – спросил Антон Ксюшу.

– С тобой – да.

Зачем я спрашиваю об этом, подумал он. Заполняю молчание, неловкость которого растираживала Ума Турман в «Криминальном чтиве»? Сам он хотел немного другого: пройтись по городу, где родился и вырос, в одиночестве, с пачкой сигарет в кармане и дневником прошлого в голове, и – чёрт с ней с зимой! – пускай идёт снег. Пройтись знакомыми маршрутами, останавливаясь у обелисков юности. Вот здесь. У парапета набережной, напротив затянутого льдом Мухавца, где они с друзьями не раз выпивали под неприхотливую закуску. И здесь. Около Клуба юных моряков, откуда он на спор украл пожарный топор, но выбросил, преследуемый пьяным сторожем. И здесь. Во дворике, в центре которого когда-то стояла беседка – там они с Вадимом, два лучших друга и одноклассника, в отрыве от класса досрочно отмечали выпускной. А эта многоэтажка… раньше её не было, пятнадцать лет назад здесь торчал бетонный пень недостроенной гостиницы, пережившей несколько зим без консервации, менявшей владельцев, но не нарастившей ни одного нового блока – только растерявшей. Они часто играли в этом заповеднике «планового» строительства. И он едва не выпал с пятого этажа вместе с расшатавшейся оконной рамой. А вот на этой лавке он узнал, что его Марина параллельно встречается с парнем из своего дома (хоть убей, не вспомнить, кто сообщил ему по телефону эту новость, но ещё свежо в памяти, то гадливое ощущение хрупкости и искривлённости пространства). Много мест и воспоминаний. Он бережно коллекционировал их, как и фотографии детей на фоне катастроф – в мире, где одни «человеческие животные» правят другими, те, кто каким-то чудом остался в стороне могут лишь наблюдать, запоминать, собирать отголоски трагедий и пепел былых улыбок.