Олег Котенко - Божественная игра

За окнами поднималось золотое сентябрьское солнце.

Еще предстояло переговорить с заведующим. Вот переживу этот разговор, а потом все само станет на места…

Наверное, я был бледен, потому что лица знакомых вытягивались, когда я шел по коридору. Ничего, это будет доказательством болезни.

Тихонько нажать на ручку — обращаться с ней нужно аккуратно, чтобы избежать болезненного скрипа. Нажать — и толкнуть дверь. И встретиться взглядом… Никогда раньше ложь не была такой тягостной. Я врал легко и даже находил в этом удовольствие, чего иногда пугался. Теперь же слова были тяжелы, как гири.

— Андрей, — Григорьев нечасто обращался ко мне по имени, я вижу, с тобой что-то не так.

— Я просто не до конца выздоровел…

— Не надо! Врать психологу — что за бред? Никакой болезни и не было… Если хочешь, бери отпуск. Я понимаю, работа не из лучших, тут и сам психом станешь. Но что делать? Кому-то ведь надо. Шахтеры вон вообще углем дышат, а ведь без угля не обойдешься… Возьмешь?

— Нет, я лучше поработаю… Да и деньги надо…

— Ну, смотри сам, как хочешь. Я заставлять не буду. А премию какую-нибудь, пожалуй, дадим. Ладно, Иванычу привет передавай.

Дверь закрылась на удивление мягко.

Иваныч — это наш завхоз. Хороший мужик: и поговорить любит, и сплетню какую-нибудь «по секрету всему свету» выдаст. Хотя как раз этого он и не любит — сплетни распускает только о тех, с кем в ссоре. И нередко сам же их и сочиняет. Только с бутылкой дружит, выпить горазд. Частенько у них это происходит на пару с Григорьевым-заведующим, хотя это и негласно.

— Привет, Иваныч!

Завхоз оставил связку каких-то деревяшек, которую пытался засунуть подальше, в угол своей каморки, отряхнул пыль с головы, улыбнулся.

— Здорово…

— Тебе, как обычно, от Григорьева привет.

— Как обычно? — завхоз задумался. — Ну, как обычно, пожалуй, не получится…

— Ты о чем это?

— А? Да так, ни о чем. А ты как? Садись, чего стал!

Он пододвинул мне табурет, а сам уселся прямо на высокий порог. Подсобка, в которой Иваныч был полновластным хозяином, стояла на заднем дворе, окруженная зарослями одеревенелой травы и кустов. Сторона, которой больница была повернута к ней, была, наверное, самой мрачной и серой — никто ведь не заботится о внешнем виде. Да и кому оно надо? Сам двор был завален всевозможными ящиками, мотками проволоки, обрезками досок. Обычный мусор — на каждом заднем дворе такого полно. Несмотря на неприглядный внешний вид, двор обладал какой-то особой энергетикой, выражаясь языком современных «экстрасенсов»: здесь уютно, здесь приятно посидеть, выкурить с немолодым уже Иванычем по сигаретке, просто поговорить.

— Так, что там, привет, говоришь, от Лешки, да? Ну, это хорошо, конечно, хорошо… — Иваныч чиркнул спичкой, разбросав вокруг острые искры, — а сам-то ты как? Чего-то не показывался долго.

— Хреново мне, Иваныч… Не могу я больше работать здесь! Ну, не могу, хоть ты убей меня! Иду на работу — вроде, ничего. И солнышко светит как обычно, и ветерок такой же, а как приду — все! Как гляну в морду какому-нибудь… так аж дрожь по коже. Не могу…

— Да-а, — протянул завхоз, медленно выпуская облако сизого дыма, — понимаю я тебя; обходы бесконечные, наблюдения… И все с психами! Понимаю. А тут еще это… А ты — слышь, только никому! сам-то видел его? Которого убили? Его ж, вроде, прямо руками и… это самое! Без ножов всяких!

— Ножей…

— Что? Ну да, ножей… Так, правда, что ли?

…В первую секунду я даже не знал, что думать. Думать, по правде говоря, не хотелось вовсе — просто не укладывалась в голове картина, представшая передо мной. Бывает такое: видишь, а осмыслить не можешь.

Черная лужа доползла до самых дверей, но почему-то остановила свой ход перед порогом да там и застыла. Будто впечаталась в паркет. А чуть дальше…

Ну, глаза его приобрели безумное выражение задолго до смерти, но в сочетании с общим теперешним видом выглядели еще более жутко. Кожа ремнями висела на плечах, горло открывалось отвратительной бахромой… Меня тогда стошнило.

Потом к нам долго ходили «товарищи милиционеры» вместе в всевозможными экспертами.

— Правда.

— Во-о… — пепел упал Иванычу на штанину и остался там прожигать серую ткань; глаза завхоза стали круглыми, но страха в них я не увидел.

— Вот тебе и «во-о». А ты говоришь, понимаю. Что теперь будет? Теперь только особо тихих стали отпускать, остальные сидят на этой заразе… последние мозги сгниют от их лекарств! А кто его знает, что у него в башке? Может, он только прикидывается спокойным, чтоб погулять выпустили.