Олег Котенко: Тернистые дороги времени

Грушницкий зябко поежился во сне, поудобнее укладываясь на жесткой кушетке под стеной, которую сам принес из дому, дабы иметь возможность лечь передохнуть после утомительного дня или ночи. Кушетка жалобно скрипнула под немалым весом ученого, но покорно замолкла, с трудом удерживая свои составные части. А был ли у нее выбор.

Грушницкому снился сон. Даже несколько снов, поочередно сменяющих друг друга. Сны словно выстроились в очередь и подходили один за другим: сначала снилась громадная сверкающая установка, сопящая тонкими трубочками и звенящая многочисленными проводами и индикаторами; потом ее место занимал багрово-желтый вихрь, чудом выбравшийся из металлической камеры наружу и теперь крушащий все вокруг; на его место приходила оплавленная дымящаяся развалина, исходящая душным смрадом кипящих растворов.

По спине Грушницкого пробежало полчище колючих мурашек. Оно подняло бунт где-то в блеске высокого лба, галопом промчалось по голове и шее и победно закончило свое шествие чуть пониже спины. Ученый вздрогнул еще раз, скручивая озябшие руки в невообразимый узел, но продолжал спать.

Наконец, на крытой старым шифером — как только еще держится — крыше что-то грохнуло и профессор подскочил на кушетке, разлепляя пальцами веки. Он по-собачьи помотал головой, наводя полнейший беспорядок на и без того взлохмаченной голове, встал с кушетки и уселся за стол.

За окном уже серело и тоскливая панорама, налитая тяжелым свинцовым светом, стала еще печальнее. Грушницкий не первый год обитает в этом кабинете и уже привык к виду, открывающемуся из окна. Обычно, он его и не задевает, но сегодня почему-то послужил отправной точкой для разбега чудовищной депрессии.

Весь мир моментально окрасился в такие же серые тона, кругом разлилась полнейшая безысходность и Грушницкий плотно устроился в хилом кресле смаковать собственные несчастья. Крушение установки сразу выросло в трагедию мирового значения, а в характере каждого из сотрудников проступили нотки тонкого издевательства, насмешки над проектом его, профессора Грушницкого. «И как это я раньше не замечал этого, — удивлялся он, — они ведь десять лет уже смеются надо мной, а сижу уши развесив. Может, это они взорвали аппарат…»

Лицо Грушницкого стало точой копией физиономии хитрого шпиона из какого-нибудь дешевейшего детектива, которыми полны бульвары. Все, приговор коллегам вынесен: все они предатели, заговорщики и последние сволочи.

Нос Грушницкого дернулся и побелел. Что ж так холодно-то!.. Неужели зима пришла на три месяца раньше положенного? Лучше бы зарплату так давали…

Профессор осторожно щелкнул замком и вышел в коридор. Как и следовало ожидать, он был пуст и безмолвен. Даже дежурного не было видно, а это уже непорядок. Грушницкий зашагал по коридору, дергая за ручки двери кабинетов. Все они были заперты, только дверь туалета в конце коридора оказалась распахнутой настежь. Можно подумать, тут есть чем гордится: осточертевшие кафельные плитки, положенные на цементный раствор, щербатая раковина и три запертых снаружи кабинки. Правда, все чисто, хоть и некрасиво.

В старой лаборатории Грушницкий обнаружил ворох чертежей, среди которых отыскался и его дневник пятилетней давности.

Первая запись, датированная 22 июля 1982 года: «Интереснейшее открытие, осталось только вывести его в люди. Время…

Что люди понимают под этим словом? Большинство тут же смотрит на часы и пытается объяснить что-то несвязными фразами, а потом махнет рукой, сказав: „А зачем оно надо?“. Так что, не знаю, ждет ли меня понимание.

Время… Определю его так: непрерывный поток, цепочка хронологически расположенных событий, каждое из которых служит фундаментом для возникновение следующего. То есть, каждое настоящее мгновение создает последующее и тут же исчезает, и так всегда…»

Грушницкий улыбнулся, читая собственные выводы. Тогда они казались ему сенсационными, а теперь это — проза. Даже Институт построил, между прочим, на собственные деньги: Нобелевская премия, сбережения и, конечно же, спонсоры. То, что сейчас называют спонсорами. Он перевернул еще несколько страниц.

«16 ноября 1982 года. Построена пробная установка и через несколько дней запущена. Она работает! Наверное, даже Попов так не радовался, когда убедился в работоспособности изобретенного радио. Множество выводов, среди которых самый значительный — прошлого не существует.»

«7 февраля 1983 года. Установка усовершенствована. Пожалуй, назову ее ДВ-ГВВ — „Дорога времени — Грушницкий Владимир Васильевич“. Немного пафосно и картинно, но ничего. Сойдет. Жаль, теперь писатели-фантасты лишились множества сюжетов с путешествиями в прошлое. Ничего, на то они и писатели, чтобы выдумывать. Вот и пусть выдумывают, наука ждать не будет.»