Алиса Альта - A.S.U.L.Y.M., или Приключения начинаются

– И то правда! Понастроил всего, накуролесил, а казне разгребай!

Валентин Георгиевич удивлённо покачал головой.

– Боюсь, дитя моё, я не совсем понимаю суть Ваших речей. Возможно, Вы являетесь даже большей толкиенисткой, чем я.

Серафима почувствовала, что Валентин Георгиевич начинает ей нравиться. Он него исходила какая-то особенная умиротворённость, и в его присутствии девушка постепенно становилась всё более спокойной и ласковой.

– Вы, дядя, если хотите чего – чаю али кофе – вы скажите, я мигом поставлю, – вежливо предложила она.

– Спасибо, бриллиантик мой, – немолодое лицо Профессора расплылось в детской улыбке. – Приятно чувствовать на себе женскую заботу.

Серафима вышла во двор, чтобы набрать в ведро снега, и увидела что-то уж совсем из ряда вон выходящее. По дороге ехал снегоход, везя за собой деревянный ящик, едва помещавшийся на отдельных санях. За рулём сидел небольшого роста улыбчивый китаец, второй ехал сразу за прицепом. Они затормозили прямо перед порогом хаты, окатив ошарашенную Серафиму снежной окрошкой с головы до ног.

Из дома выскочил Профессор.

– О, Ху Я! Си Сяо! Заходите в дом, гости дорогие!

«Ну зачем так людей обзывать», – подумала Фима.

И тут он начал что-то быстро лепетать, так что слов было совсем не разобрать.

«С виду приличный человек, а ругается, как сапожник! Даже дядя Коля столько не матерится», – осуждающе подумала девушка.

Тем временем гости взяли деревянный ящик с саней и перенесли его в дом.

«Настоящие живые китайцы! Будет что в школе рассказать. Надо их спросить, а вправду ли они собак едят и презервативы делают плохие, чтобы в мире больше людей стало».

Девушка с гордостью вспомнила, как будет по-японски «спасибо», и решила обязательно поблагодарить их при случае. Она любила делать людям приятно.

Между тем два китайца успешно установили ящик посреди комнаты и начали беспомощно оглядываться по сторонам, ожидая новых распоряжений. В Серафиме проснулись гены русской хозяюшки: через двадцать минут стол украшал чайный сервиз, припасённый Михаилом Ивановичем для торжественных случаев. В жертву интернациональной дружбе была принесена и банка земляничного варенья, подаренная давней любовью сторожа, Зоей Аркадьевной. Трогать её разрешалось только в исключительных случаях, но Фима решила не оповещать об этом Профессора, чтобы не раздувать его чувство собственной важности до космических высот.

– Жаль, Фимочка, что Вы не поставили настоящий русский самовар. Я понимаю, что он стоит здесь на самом видном месте только в качестве украшения, но всё равно… То-то был бы колорит, – заметил Валентин Георгиевич, с удовольствием потягивая чёрный чай со вкусом «Пина колады» и засовывая в рот третий по счёту пряник.

Не остались без угощения и китайцы. Особенный интерес вызвал у них чай. Ху Я сделал пару глотков, после чего с вежливой улыбкой поставил чашку на стол и куда-то отлучился. Храбрый Си Сяо героически переносил испытание, попутно с измученным лицом отвечая на все Фимины вопросы.

– Скажите, а правда, что в Китае насекомых едят?

– Добрый день.

– И что, и стрекоз едите? И муравьёв? И пчёл? А что вкуснее?

– Спасибо.

– Дитя моё, я могу лично Вас заверить, – вмешался Профессор, – что эта предприимчивая нация ест всё, что летает, кроме самолёта, и всё, что имеет четыре ноги, кроме стола и стула. Не мучайте моего подопечного, он очень плохо говорит по-русски.

– А вам чай нравится? – сразу оживилась Фима.

– Осень, – ответил Си Сяо, давясь пряником.

– Так я тебе ещё налью, у меня тут много! – воскликнула гостеприимная девушка.

Тут китаец вспомнил, что у него есть важное дело на улице, и быстро засеменил по направлению к двери.

– Итак, ma chère, раз уж мы остались с Вами наедине, спешу поведать вторую часть моей истории. Раздосадованный провалом диссертации, я шёл домой под промозглым ноябрьским небом. Негостеприимный питерский воздух пронимал до костей, дождь хлестал нещадно, однако я не обращал на это никакого внимания, ибо в душе моей бушевала буря не меньшего, если не большего значения. Наступил конец всех моих надежд на переустройство, на внесение новой струи в затхлый академический воздух. Должно быть, это отражалось на моём восприятии мира, ибо в тот вечер от меня шарахались и убегали даже дворовые кошки и собаки. Я уже представил, как возвращаюсь с новой, удесятерённой в силе и одарённости диссертацией, чтобы избить ею академиков после защиты, как внезапно заметил краем глаза над собой узкую полоску яркого света. Я ведь зашёл, заблудившись, в один из питерских двориков-колодцев, так что уж было решил, что это какие-нибудь неполадки с электричеством, но вдруг почувствовал приятное и расслабляющее действие некой силы. Мне показалось, что я преодолеваю законы тяготения и меня медленно уносит вверх, однако разумом я понимал, что такое невозможно, и это, вероятно, бредни моего воспалённого рассудка.