Кир Булычев - Мамонт

Снег пошел, рано ему, а снег. К ботинкам липнул.

— Пожрать ничего не взяли, — сказал Чапаев. — Слона бы сейчас съел.

Дорога плохая — бурелом, овраги, заросли. Да еще снег идет и тает.

Погоня настигла их на рассвете, когда уж не было сил брести по черному лесу. Свечка кончилась, огарок сжевали втроем, хороший огарок, дореволюционный.

Погоню волки навели. И Сталин тоже. Так и бежали они впереди, перед охранниками, — волки и вождь.

Когда не было уже мочи бежать, выбежали они, падая и спотыкаясь, оборванные, мокрые, грязные, на обрыв над рекой. Река на помрачительной глубине струилась, отражая в себе рассветное небо.

Волки сходятся полукругом. Полина их с трудом взглядом удерживает, за волками Сталин рукой указывает, сзади охранники из кустов лезут.

— Что ж, — сказал Чапаев, — прощайте, товарищи. Вторая река в моей жизни роковая. Или переплыву, или снова кино про меня снимайте.

Разбежался и сиганул с обрыва. Без крика, без звука.

— Полина, — сказал Петр Гаузе, — я тебя люблю.

— Спасибо, — сказала Полина. А сама все на волков смотрит.

Взялись они за руки. Полковник Бессонов из леса показался.

— Жалко, — сказал Гаузе, — что не удалось нам закрыть этот лагерь. Последний.

— Да, — сказала Полина, которая современной обстановки не знала, — на один меньше бы стало.

И прыгнули они вниз, с непостижимой высоты, к серебряной полосе безымянной лесной речки.

И летели, не отпуская рук.

Упали, но не разбились. На мягкое упали. На шерстяное.

— С приездом, — сказал Чапаев. Тоже живой.

— Это что такое? — спросила Полина.

— Тише, — сообразил Гаузе. — Пускай они думают, что мы разбились.

Сверху голоса галдят, кто-то фонариком светит. Но темно еще, да и луч не достает.

— Капитан Левкой! — Бессонов приказывает. — Спустись вниз с отделением, подбери их на берегу. А если кто еще признаки жизни показывает, добей из милосердия.

Чапаев вниз заглянул, с карниза, на котором лежали. А там глубина, полдороги не пролетели.

Где же мы? Гаузе, руками дорогу ощупывая, вдоль карниза пополз. Вот бы сейчас свечку зажечь.

— Хотите верьте, хотите нет, — сказал Чапаев, — настоящим мясом пахнет.

Перед Гаузе горбик. Спуск вниз. Две загнутые палки…

— Мамонт! — крик шепотом. — Я же мамонта искал. А вот он, мамонт.

Мамонт когда-то здесь в обрыв вмерз, в вечную мерзлоту, а вот теперь, с обвалами да потеплениями, обнажился. Какой-то охотник мимо проезжал, в Академию наук сообщил, Академия Петра Гаузе в командировку послала. Он лодку опрокинул, чуть не погиб, в лагерь попал. Вот какие совпадения бывают. Гаузе мамонта не нашел, а мамонт сам нашелся.

— Не могу я больше, — прошептал Чапаев, — должен я в него вгрызться.

— Может, мясо испорченное, — сказал Гаузе. В самом-то деле ему мамонта жалко стало. Научная реликвия, не для питания.

— Хоть какое, — Чапаев сказал. — Я тридцать лет мяса не видел.

— Это же мамонт, — сказал Гаузе. — Ему тридцать тысяч лет.

Чапаев ножик вытащил, ножик сверкнул. Светало.

— А мы ведь все равно в ловушке, — сказала Полина. — Вниз не спрыгнешь. Наверх не поднимешься.

А Петр Гаузе об этом думать не хочет.

— То, что я тебе наверху сказал, это правда.

Полина сидела, колени подтянув к подбородку, глядела на светлеющий горизонт.

— Знаю, — сказала она. — Я тебя тоже полюбила.

— Эй! — это сверху Бессонов кричит. — Маска, я вас вижу! Поднимайтесь!

— Сам спускайся! — сказал Чапаев.

— Они надо мной! — снизу кричит Левкой.

— Они подо мной! — сверху кричит Бессонов.

— Где веревка? — это Сталин спрашивает.

— Сержант — срочно в лагерь, веревку принеси! — это Бессонов.

Убежал сержант. А до лагеря часа два, а то и больше. Чем дольше, тем лучше. Может, какой-нибудь охотник по реке проплывет. Или рыбный инспектор. Да и веревка у них гнилая…

— Не бойся, мы уйдем, — успокаивает Гаузе Полину. Руку в ладоши забрал, греет. От Чапаева только голова наружу торчит, так глубоко в мамонта ушел. Вдруг охнул старик, выполз наружу, нагнулся вперед и обильно на Левкоя выблевал.

— Молодой человек! — кричит Бессонов сверху. — Вы заблуждаетесь, если полагаете, что добьетесь справедливости. Ни один здравомыслящий человек не поверит, что в лесу стоит забытый лагерь. Знаете, что они подумают? Подумают, что если стоит, значит это кому-то надо. И не нам соваться. В этом смысл всей нашей истории. Кому-то надо! Вы меня слышите?

— Разберутся, — отвечает Гаузе. Не хочется ему думать об этом. — Разберутся.