Лев Куклин - Операция «снег»

— Ешь, — говорит Саша страшным шепотом. — Это ананас. Его буржуи едят. Это отцу какойто аргентинский деятель привез. Мне маленький ножик дает и повторяет:

— Режь и ешь!

Я и стала есть. Режу и ем. Вся соком облилась. И на картину не смотрю. А на запах все оборачиваются и почему-то возмущенно шушукаются, хоть мы сидим совершенно тихо…

…Ирина Васильевна вздохнула и посмотрела на меня долгим и усталым взглядом. Потом с почти неуловимой иронией сказала:

— И сколько бы я потом в своей жизни всяких заморских фруктов ни ела я ведь ботаник, селекционер, — ни один не показался мне таким, ну вот до боли в сердце, вкусным, как тот, январский ананас…

О том, чтобы пожениться, у нас с ним никогда и разговора не возникало. Просто нам так хотелось все время — ну, каждую минуточку, вместе быть, что это уж само собой разумелось. И как это называться будет — совершенно нас не заботило.

Она надолго замолчала.

— Что же было дальше? Почему вы не вместе? — осторожно спросил я и добавил: — Где теперь Саша… Александр Ильич?

— Знаете, — сказала вдруг, словно очнувшись, Ирина Васильевна, — я не выношу ледоход на Неве. Странно, да? Пожалуй, одно из радостнейших событий весны, торжественное обновление жизни, а я смотрю — и мне всякий раз плакать хочется.

Руки ее, как затравленные зверьки, судорожно заметались по маленькому столику и наконец замерли, вцепившись в края столешницы.

— Никогда я не думала, что голубой весенний день может таким черным оказаться. Такой сияющий день, такой солнечный, когда тебя ну до самого донышка влажным апрельским ветром промоет. Ходишь звонкая, как колокольчик, чистая внутри и снаружи, сердце словно бокал с шампанским — так и пузырится, радостью налитое, дыхание сдерживаешь, чтоб счастье не расплескалось. И любить до смерти хочется. Я и любила… — горько улыбнувшись, выдохнула она. — До самой смерти…

Гуляли мы с Сашей над Невой. Лед потемнел уже, набух, большие промоины открылись. Помните, такие полукруглые спуски к Неве есть на Дворцовой набережной? У Зимней канавки все и случилось. Мальчишка какой-то, паршивец, вздумал около берега на льдине покататься. А лед набухший, мягкий. Проломился под ним, конечно. Мы смотрим: народ толпится, кричат, ахают, руками машут. И самое-то обидное — совсем рядом мальчик-то, метрах в шести от берега за край льдины еще де ни плакать не может. Ему связанные ремни от брюк бросили, да разве докинешь? Какой-то дурак за милицией побежал. Саша, смотрю, вздрогнул и говорит мне этак быстро:

— Знаешь, матушка, мне чего-то выкупаться хочется…

Шутит, а у самого глаза серые-серые, серьезные, и чертенят в них совсем нет. Сбросил он плащ и пиджак. Я его удержать даже не пытаюсь — вижу, что через несколько минут мальчишку под лед утащит. А вода страшная, черная… В эту ледяную кашу Саша со ступенек и спрыгнул…

— Утонул?!! — вздрогнул я.

— Зачем же? Саша прекрасно плавал, вытащил он мальчишку, сам вылез, синий совершенно, вода с него течет, дрожит он. И таким он был некрасивым и родным в ту минуту, что у меня ноги подкосились, в глазах потемнело, я одного боюсь — как бы самой в обморок не брякнуться.

Люди стоят вокруг, как я, совсем обалдевшие. Никто помочь не догадается. Саша с мальчишки пальтишко срывает, в свой сухой пиджак кутает. Тот совсем уже как неживой. Наконец опомнилась я, бросилась машину искать. Да место такое — как назло, ни стоянки, ни магазина. Пытаюсь машину остановить, руку подымаю — все мимо проскакивают. Разозлилась я, руки расставила да прямо на мостовую под какую-то машину кидаюсь — думаю, пускай собьет, а остановится. Тормознула она с визгом, толстяк в шляпе дверцу распахнул, побагровел весь.

— Нахалка! — кричит. — Чего хулиганишь? В милицию захотела?

Я внимания, конечно, не обращаю. Чуть не плачу. — Товарищ, — прошу. Тут человек тонул. Его домой скорей нужно… Довезите, пожалуйста…

Толстяк еще от удивления рот закрыть не успел, а его в спину сзади какая-то накрашенная гадина толкает:

— Ах, Миша, — да томно так гнусит. — Поезжай скорее, не ввязывайся. Разве ты не видишь — девица совершенно невменяемая, и наверняка какой-нибудь пьяный окажется. Еще напачкает нам в машине. А вам, девушка, стыдно должно быть! Молодая такая…

Я чуть не задохнулась от бешенства. Оборачиваюсь, а Сашенька мой рядом стоит, аж побелел весь. Хрипит:

— Перестань перед всякой сволочью унижаться! На трамвае доедем…

А на самом только брюки. Плащ он прямо на голое тело надел, в ботинках хлюпает. У меня под пальто тоже осталась одна сорочка да лифчик. Кофточку свою шерстяную я на мальчишку напялила. Хорошо, какая-то женщина взялась его домой доставить.