Олег Ока: Ник, и всё прочее…

– И какое представление? —

Ник покрутил рукой, – Знаешь, что-то безумно сложное и интересное, вот… —

– И? —

– И интереса хватило на одну страницу. Настроился, понимаешь, там – Кафка, Майринк, Голдинг… И ничего не понимаю… То-есть, о чём речь – просто до тупого. Но ведь ждал библейских откровений, всё-таки Хемингуэй, прочие – полный восторг! И – вот. Тупые неопрятные герои – непонятно кто – ведут пустой разговор на уровне – знаешь – дворовые бабушки… А смысл ускользает, ощущение – вот оно, ухватил, а оно махнуло хвостом, вырвалось из рук, и опять бредёшь на ощупь, шаришь меж холодными, невидимыми камнями, и только вода меж пальцев струится. Страниц шесть я ещё пережевал – просто из упрямства, Хемингуэй, всё-таки… Больше не вынес. —

– Не вынесла душа поэта, – кивнул Захар, – В общем-то, что удивительного? Это тебе не «Колобок», книжка для взрослых. А на вкус и цвет… —

– Дело не в этом, – махнул Ник, – но ведь есть самые общие критерии. Цельность сюжета, психологические характеристики… —

– Ужас… – кивнул Захар – только умоляю – не говори красиво. Всё-таки главное в опусе – будь то Шекспир, Гоголь, Булгаков или Адамов с Хаггардом – чтоб было интересно. —

– Да, – возопил Ник – Но этого как раз я у Джойса и не нашёл! Одна земля, по которой ходят. В плоскости. И скрытые смыслы за углами. —

– Ну и успокойся. Подумаешь, армагеддон! За пивом пойдёшь? —

– Приземлённый ты какой-то. —

– Тем и интересен. —

– Тишина… —

– Что? —

– Странно… Почему так тихо?… —

– Ты оваций ждёшь? —

– Нет… чего-то не понимаю. Что, за окном ремонт? —

– Слышь, Ник, выражайся яснее. —

– Да, трамваи… Уже с пол-часа не слышно. Не трясётся, не грохочет… —

– Какие трамваи? Ты не пугай… Рельсы-то с улицы уже лет как семь убрали. —

******

– спустя 20 лет.

И будто их не было —

– Я просто-таки растерялся, да? Такое неудобное чувство, будто мир сломался.

И, знаешь, не так давно был претендент… На озере…

– Были на природе? —

– Да… Не важно. С Мышьими друзьями. По тупому. Ерунда… —

– Претендент. – напомнил Захар.

– Не знаю… Просто то-же самое чувство; – мир изменился.-

– Меняемся мы, но не мир. Муравьи на склоне Эвереста, понимаешь. – махнул рукой Захар.

– Чехов, Джойс, – напомнил Ник. – Соображаешь? Один к одному.-

– Мелвилла ещё вспомни! Человек всего себя вложил в Моби Дика, и – кончился. Потом он умер, а мир остался. Мир всегда остаётся, а человек исчезает. —

– Сервантес, Рабле, Свифт… – уныло протянул Ник.

– Просто уютное кресло, – взъярился Захар.-Сидим, свесив ножки, и думаем – впереди ВЕЧНОСТЬ. А кресло – та-же рухлядь. Расшаталось, значит, пора на свалку. А ты – МИР поломался! Да не мир! Мы, может быть, поскольку юдоль наша есть… —

– Мир создан для людей, и вместе они и исчезнут, – меланхолично пробормотал Ник.

– И что? Таков порядок, процедура, так сказать. Не нам роптать.-

– А может порядок нарушиться? Представь себе – винтик сломался, да? —

– А мы здесь при чём? В БОЖЬЮ кухню суваться – чревато, знаешь. И не нашего ума вся эта высшая механика. Мы – просто потребители благ. Дают – бери. И если даже микроволновка заглючила в БОЖЬЕЙ кухне, ОБЯЗАНЫ ЛОПАТЬ И – БЛАГОДАРИТЬ! —

И вот теперь Ник стоял в дверях чёрного хода и опасливо оглядывал питерский дворик захарова дома. Судя по освещению, было уже очень поздно, и запросто можно было не успеть на метро.

– Заболтал, – злобно подумал о друге Ник. – Значит, если что, будет спонсировать такси. —

И тут накатило. «Накатило» – потому-что он откуда-то знал, что сейчас произойдёт нечто. Оно произошло. Нечто копошилось в дальнем углу двора, затянутом мглистой тенью, и само было лишь размытой тенью, тревожащей жиденький кустик какой-то бузины. И это не было следствием усталого зрения, воображения или безликой питерской ночи, что-то вполне реальное.

(Нику тут-же вспомнился Саймак – «Почти как люди»)

Оно было и, плюнув, он потащился туда, на всякий случай шаря глазами по сторонам в поисках палки, это вполне могла быть дурная собака, хотя, конечно, бред, не могло там быть никакой собаки, и ему только хотелось быстрее пройти через это, и на метро хотелось успеть, а навстречу ему, оттуда, из сумрака быстро пробежало нечто, чуть не задев его, это была не собака.

Муравей. Гигантский, отблескивающий желто-красным металлом. С быстрыми членистыми лапами. И на самоварной спине его стояло большое многогранное чёрное клеймо, похожее на граффити. Какие-то буддистские символы, как все символы, ровно ничего не значащие – только для начертавшего их. Ник тупо проводил его взглядом и посторонился, пропуская ещё двоих или троих. Потом он вспомнил, где видел их раньше. Да! – он уже видел этих тварей.