Джек Вэнс - Ванхи. Тшай. Том II

После ужина пассажиры сидели на палубной надстройке перед кормовой рубкой, под качающимся над головами фонарем. Разговор шел о жителях Гозеда и религиозных излишествах. Валь-Даль Барба, жена Пало Барбы и мать Хейзари и Эдви, считала гозедский обычай несправедливым: «Любопытно, что бывают только „матери богов“! Почему бы этим голым типам со свирепыми рожами самим не остаться ночью на пляже и не стать гордыми „отцами богов“?»

Капитан усмехнулся: «Как видно, столь высокой чести удостаиваются только дамы».

«В Мургене подобный обряд был бы немыслим! – с волнением вмешался купец. – Мы платим жрецам немалую десятину. На них ложится вся ответственность за умилостивление Бизме, а прихожане обходятся без лишних неудобств».

«Разумная система, – согласился Пало Барба. – В этом году мы исповедуем пансогматический гностицизм – систему верований со множеством достоинств».

«Мне она нравится гораздо больше тутеланики! – сказала Эдви. – Достаточно отбарабанить ектенью, и можно весь день заниматься своими делами».

«Ой, тутеланика страшно занудная! – поддержала сестру Хейзари. – Приходилось запоминать длиннющие тексты! И помнишь это ужасное „схождение душ“, когда жрецы позволяли себе всякие вольности? По-моему тоже, пансогла… панглосса… в общем, простицизм, гораздо лучше!»

Дордолио снисходительно рассмеялся: «Вы предпочитаете не слишком усердствовать. Склонен согласиться с таким подходом. Доктрина яо, конечно, в какой-то степени синкретична. Пожалуй, можно выразиться даже точнее: на протяжении „раунда“ всем аспектам невыразимой сущности предоставляется возможность самопроявления. Таким образом, принимая участие во всем цикле, мы демонстрируем все требуемое богопочитание».

Аначо, все еще уязвленный сравнением Рейта, повернулся к нему: «А что скажет наш эрудит-этнолог, Адам Рейт? Какими глубокими теософскими наблюдениями он может поделиться?»

«Никакими, – ответил Рейт. – Во всяком случае, очень немногими. Я думаю, что человек и его религия – одно и то же. Неизвестность существует. Верующий проецирует в пустоту неизвестности очертания своего индивидуального мироощущения, наделяя созданную им самим туманную проекцию присущими лично ему стремлениями и представлениями об относительной ценности вещей, качеств и поступков. Излагая сущность своей веры, он на самом деле объясняет самого себя. Поэтому, когда фанатик встречается с возражением или противодействием, он ощущает их как угрозу своему существованию и защищается, прибегая к насилию».

«Интересная точка зрения! – провозгласил толстяк-купец. – Как же вы смотрите на безбожников?»

«Атеист ничего не проецирует в пустоту неизвестности. Космические тайны он воспринимает как вещи в себе, не ощущая необходимости прикрывать их масками, вылепленными по образу и подобию человека. Во всех остальных случаях имеет место точное соответствие между человеком и той формой, которую он придает неизвестности, чтобы ему легче было иметь с ней дело».

Капитан поднял бокал, посмотрел сквозь вино на свет фонаря, залпом выпил: «Возможно, так оно и есть, но в этом отношении никто и никогда не изменится. Я побывал во многих странах – под блестящими шпилями дирдиров, среди садов синих часчей, в замках ванхов. Мне хорошо известны обычаи этих рас и выведенных ими пород людей. Я пересек все шесть континентов Тшая, дружил с сотнями мужчин, ласкал сотни женщин, убил сотни врагов. Я жил среди яо, среди биндов, валалукианов и шемолеев. Я торговал со степными кочевниками, болотными людьми, островитянами, каннибалами Раха и Кислована. Я знаю, чем они отличаются, знаю, в чем они одинаковы. Все стараются извлечь из существования максимальную выгоду. В конце концов все умирают, в конечном счете никто не выигрывает больше других. Мое божество? Старый добрый „Варгас“! Как еще? Пусть Адам Рейт прав, и мой корабль – мое отражение. Когда „Варгас“ стонет под штормовой волной, я содрогаюсь и скрежещу зубами. Когда мы рассекаем темные воды в розово-голубом сиянии лун, я играю на лютне, я повязываю голову красной лентой, я пью вино. Мы с „Варгасом“ служим друг другу – в тот день, когда „Варгас“ пойдет ко дну, с ним вместе провалюсь в пучину и я!»

«Браво! – воскликнул фехтовальщик Пало Барба, тоже порядком выпивший. – И знаете что? Таков и мой символ веры!» Он выхватил шпагу и высоко поднял ее – лучи фонаря отсвечивали от клинка: «Для меня шпага – то же, что для капитана его „Варгас“!»