Аскольд Якубовский: Купол Галактики [сборник; с большими иллюстрациями]

Он громаден, наверное. Никто не знает, каких размеров достигают архитевтисы в таком возрасте.

Скажем так: Мефисто - его эгоизм, погруженный в глубины моря. Нет, он эгоизм науки.

Мефисто - его жадные глаза, брошенные в море, ищущие руки, опущенные до самого отдаленного морского дна. А сейчас придет его Джо, милый сын, раздвоившийся в смерти, лежащий одновременно и под холмиком в саду, и в теле гигантского кальмара. «Великий Кальмар - а я его отец. Дико! Словно увидеть сына ракетой, машиной, кораблем, молнией».

- Генри, кофе!

Вот он, обжигающий и ароматный. Кофе! Приятный запах счастья с горчинкой печали, аромат цветов с горечью увядающих листьев.

- Иду, Мефисто.

…Какие влажные дорожки, как ласково касаются листья моих щек - прохладные и влажные их ладоши. Так касаются холодные руки, сплетающиеся струи глубин. Покойно лежат на донном песке, мягком, золотом песке. Вот и лестница, ведущая вниз, и перила, лишние для привычного человека.

Светит луна, и видно все. Думал ли я, что Мефисто вырастет в чудовище? А думал ли Райт о бомбардировщиках «либрейтор»?

Кох - о бациллах в бомбах?

Бэкон о пулемете? Думал ли сэр Резерфорд о водородной бомбе?

…Вода черна, она шевелится, отражая луну, и родит жирный блеск. Сколько еще в ней тайн. Их не схватишь.

И все пропитано ожиданьем и страхом. Дрожь в руках, под сердцем. И все дрожит вокруг. Прощай, вкусный кофе Генри.

Прощай, мое богатство и большая свобода, подаренная им. Спасибо за нее тебе, отец! Ты был добр, ты хорошо вел торговые дела.

- Мефисто, я жду-у-у!

Звук пронесся, отразился и ушел в воду. Та молчала. Старик сутулился, глядя в воду. Ему стало казаться, что ничего нет и не будет. Он зевнул - от напряжения и подумал, что завтрашний день будет теплый. Оттого не сразу заметил перемену, а увидев, замер, положив ладонь на грудь, к сердцу.

Вода еще молчала, но в ней, среди скользящих лунных блесков, растерзанной лунной плоти, проходила какая-то работа. Вот, шевельнулась. Лунные отблески заколыхались.

Скольжение отблесков ускорилось, медными полосками вскинулись летучие рыбы, исчезла белая запятая рыбачьей лодки.

И вдруг море поднялось, закипело и вспенилось. Мелькнули быстро вращающиеся колеса и покатились к берегу. Они расправились, вздыбились лесом рук-щупалец.

Щупальца упали на сосны, вцепились в них. Трещали и ломались стволы, громыхали и скатывались камни, ревел сбегающий поток воды. Из черноты выплывало тело кракена - огромное и черное, словно затонувший корабль. Мефисто пришел.

Сверкнули фосфором глаза, будто колеса, и Мефисто стал уходить в воду. Исчезало тело, но еще светились гневные глаза. Щупальца, упав на берег, заскользили обратно.

Старик по-прежнему стоял, прижав обе руки к груди. В ней сидело острое. Оно пробило грудь и не давало дышать. Он не мог шевельнуться и не двинулся даже тогда, когда, черное и толстое, толще сосны, скользило мимо щупальце Мефисто. В слепом своем пути оно хватало присосками камни, доски, лодки - все, что ему попадалось. И, словно еще один малый камень, совсем не заметив, оно прихватило отца. Еще блеснули глаза, и потянулась рябь - Мефисто уходил в океан.

…На берегу мелькали огни и маленькие людские тени. И возносились слабые их вскрики.

Он видел - падает в океан горящая капсула.

Видел - ее огонь перечеркнул тучи и вошел в желтизну закатного горизонта.

И встал на воде белым крестиком.

За ним, далеко-далеко, в слепящей желтизне заката и входящего в воду солнца, была ракетная база. Она нащупывала его (и капсулу) своими локаторами.

- Черт все побери! - закричал Сельгин и прикрыл глаза ладонями. Он нажимал на глаза, но видел капсулу, опершуюся крыльями о воду.

Она не тонет, поплавки держат ее, он выбросился рано.

Но Синугола велела. «Бедная моя лодочка!» - подумал Сельгин.

- Черт все побери! - гневно вскрикнул он и подобрал ноги - парашют не мог далее нести его. Сельгин падал в океан, в воду. До живой, корчащейся ее поверхности оставалось два или три метра.

Вода!.. Гребни, кипящие какими-то пузырьками, подскакивали и хватали его за ноги.

Вода! Вот она схватила его, повернула на стропах, показав ему черноту других горизонтов.

Вода казалась Сельгину отвратительно густой. Эти пузырьки… Они со сверкающей желтой точкой посредине, они смотрели на него рыбьими глазами. И Сельгин понял - океан страшно, опасно живой. И ощутил тоску по простоте космоса. Тот предельно ясен. Он - формула, написанная мелом на черной доске. Сельгину хотелось видеть его, жить в нем, летать. Обязательно. (А здесь он видел суету туч, их грозную черно-ржавую окраску, горящую ракетную капсулу, стоящую на волне. Ее держали надутые автоматом поплавки.)