Виктор Колупаев - Случится же с человеком такое!.. Повесть и рассказы

И на Перекурина нахлынуло что-то новое. Какой-то приступ счастья. Вот он сидит рядом с ней. И увидел-то он ее случайно, не слышал, не разговаривал с ней, не знал, как ее звать. А ведь любил. И сейчас любит. Еще больше прежнего. Нет, не ошибся он ни в себе, ни в ней. Любит, но не будет говорить об этом.

- А вы с детьми часто гуляете. Я вижу. Хорошие у вас дети!

Вот уж об этом-то Перекурин мог говорить сколько угодно. И снова они проговорили чуть ли не с час.

- Вы же на обед опоздали! - испугался Перекурин. - Кончился ведь обед-то у вас!

- Кончился, я знаю, - сказала Мира. - Можно разок и без обеда обойтись. Ведь вы тоже не успели.

- Для меня это сущие пустяки.

- Я хотела вам сказать, только не обижайтесь, что мне не понравились ваши стихи, - она посмотрела на него изучающе, но он ничего не понял. Руганул только себя в душе. Зачем он только полез со своими стихами к ней? Ведь у нее муж поэт. Известный, признанный! И хотя Перекурину никогда не нравились его стихи, как-то внутренне он был с ним не согласен, все равно тягаться с Серегиным было непростительно глупо.

- Да, стихи, конечно, ерунда, - сказал Александр, стараясь казаться беспечным, словно это его мало интересовало. - Так себе. Белый стих.

- Я не про рифмы. В стихах я, наверное, тоже плохо разбираюсь. Особенно своего мужа. Смешно, правда?

Перекурин только пожал плечами.

- Я и ваши не берусь судить. Мне не понравилось то, как вы меня увидели. Что вы во мне увидели…

- И тут я что-то сделал не так?

- Вы писали стихи своей будущей жене, когда еще не были женаты?

- Нет, я никогда не писал стихов. Писем-то даже не писал.

- Почему?

- Да мы почти все время были вместе. Мы почти и не расставались.

- А мне Сергей писал стихи.

- Ну что же, может, вы и счастливее от этого.

- Только он мне писал не такие стихи. Они были нежные, чистые, хорошие.

- Значит, они вам нравились?

- Нравились, - сказала Мира. - Когда-то… нравились.

- А разве я обидел вас? Что-нибудь в них было грубое, нехорошее?

- Нет. Просто вы увидели во мне женщину. Только женщину. Вам ничего и не надо было видеть больше. А он видел во мне, наверное, и что-то другое. Чего, может быть, и нет.

- Господи! - сказал Перекурин. - Это так вы поняли мои стихи?!

- А разве это не так?

- Нет! Нет! Конечно, нет! Я же от вас… у вас ничего не прошу.

- Еще бы! - сказала Мира. И вот теперь-то он увидел ее другой. Не такой, как всегда. Но не злость была написана на ее лице. Нет. Какое-то отчаяние. - Ну почему вы видите в нас только женщин? Мы же люди. Ведь почти каждую неделю, чаще, все время слышишь: «Какие ножки! Какая грудь! Глазки! Бедра!». И каждый стремится сказать пошлость, притиснуть, если поблизости никого нет. Ведь не машины же мы, призванные удовлетворять ваши желания. Вот и вы. Ведь вы разглядели только то, что я вышла на балкон без платья.

Перекурин снова стиснул свое покрасневшее лицо в ладонях и нагнулся вперед, почти к самым коленям.

- Нет, нет, Мира, - только и смог сказать он.

- Вы любите свою жену? - вдруг спросила она.

- Нет, не люблю! - с вызовом сказал Александр. - Не люблю. Иначе бы я не пришел сюда.

- Интересно, почему мужья не любят своих жен? - Это был не вопрос, просто мысли вслух.

- Не знаю. Ничего не знаю. Я хочу только одного - уйти. Простите меня, Мира. Идите, Мира. Я больше никогда не буду причинять вам огорчения и неприятности.

Она отрицательно покачала головой.

- Нет, я хочу знать, что привлекло вас во мне.

- Привлекло? - рассмеялся Перекурин. - Нет, я…

Он хотел сказать: «Я люблю вас», но не сказал. Зачем? Кому нужна эта смешная его любовь? А может быть, она поняла его вполне правильно? Может, она поняла его лучше, чем он сам? Ведь и сегодня он сказал ей, что хочет расцеловать ее всю с ног до головы. Хочет, конечно, хочет! Но ведь не только ее тело любит он. Ведь в глазах у него всегда стояла ее ласковая, такая родная, необходимая ему улыбка. Сколько месяцев он разговаривал с ней в своих мыслях? Что это? Было в ней что-то от него самого. Родство душ?

Она смотрела на него пристально, но спокойно… Она уже поняла, что ничего он ей не объяснит, не расскажет. И от этого в ее душе поднялась досада. Хотелось услышать ей что-то такое, что еще никто не говорил, хотелось узнать его мысли, хотелось представить его чувства.

А он знал, что не сможет ничего сказать ей. Что бы он ни сказал сейчас, все будет звучать пошло, нечестно, глупо, потому что она не верит ему. И именно сейчас, когда все стало плохо, он понял, как любит ее. Как нужны ему ее глаза и слова, и мысли ее, и просто звуки ее голоса. Все испортилось, все развалилось. И нужно было сделать так, чтобы никогда не могло наступить продолжение. И он сказал: